Психиатр пустил запись сначала. Ким Уоттфилд передала им информацию от телохранителей: Джимми очень медленно идет по Пятой авеню мимо «Гранд Арми Плаза» — при таком темпе он будет в «Меридиане» не раньше чем через семь-восемь минут.
— А портфель? — спросила она своих коллег.
— Он у нас.
— Разделитесь. Один остается при Джимми, другой возвращает портфель, забирает камеру и обеспечивает безопасность священника до аэропорта. Третий пусть сорвет ветку клена и принесет мне для исследования.
— Так что там с этим кленом? — поморщился Бадди Купперман.
— С тем, который он пытался лечить? — встрепенулся Ирвин.
— Сейчас, — кивнул Энтридж, прокручивая запись.
— Смотрите! — воскликнул Джимми на экране. — У него почки!
Энтридж остановил кадр и дал ветви крупным планом.
— Лично я вижу мертвое дерево, — вынес вердикт судья. — Эти почки прихватило весенними заморозками, только и всего.
— Я в этом мало что понимаю, — подал голос пресс-атташе, — но, по-моему, они зеленые.
— Невероятно, — пробормотал Ирвин, почти уткнувшись носом в экран. — Видите этот побег, вот здесь? Похоже на приток соков после подрезки. Но никакого надреза не видно. И потом, на это ушли бы недели… Сколько мы сидели за столом, час? Вы представляете, какую колоссальную энергию надо было сообщить дереву, чтобы оно «перепутало» времена года? Как должен был ускориться фотосинтез, чтобы образовались почки в июле?
— Мы же не видели дерево до того, — возразила Ким Уоттфилд. — Оно могло уже быть таким, когда Джимми на него набрел.
— А свидетельство садовника куда девать? — вскинулся пресс-атташе, но у Ким и на это нашелся ответ.
— Джимми был в таком возбуждении, что заставил бы кого угодно поверить во что угодно. Все, что он нам этим доказал, — свою харизму. И точка.
— У меня, — запротестовал доктор Энтридж, — нет абсолютно никаких сомнений в его искренности.
— Эту искренность он черпает в неведении относительно ваших манипуляций, — напомнила Ким.
— Это лишь означает, что результат превзошел самые смелые наши ожидания, — отрезал Бадди.
Ирвин повернулся к психиатру и задал вопрос, не дававший ему покоя с тех пор, как он увидел сцену нападения:
— Лестер, вы не думаете, что воскрешение дерева дало ему этот… эту, скажем так, власть над грабителями?
Доктор Энтридж осторожно ответил, что оба события могут иметь вполне рациональное объяснение: Джимми умеет драться, грабители это поняли и потому обратились в бегство, что до дерева, писал же Фрейд своей дочери Анне, что старая груша, которую три года все считали мертвой, вдруг зацвела.
— Ладно, — прервал их Бадди, — спрячьте-ка быстро всю эту музыку. Уоттфилд, пока не завершена четвертая стадия, вы сохраняете инкогнито.
Ким молча поднялась и вышла. При Энтридже она предпочла умолчать о сообщении, оставленном Джимми двадцать минут назад на ее автоответчике.
— Винцо-то было крепковато, — поморщился Бадди, тяжело опускаясь на лиловую софу. — Бургундское днем — ересь какая… Энтридж, дайте мне прослушать вашу беседу. А вы настоящий артист, епископ.
Епископ Гивенс, стоявший, скрестив руки, в проеме окна, вскинул голову и выпалил задиристо:
— Я верю в этого парня. Юмор, боевой дух, упорство, хитрость и чувство собственного достоинства — Ватикан будет в восторге.
— Над имиджем все же придется поработать, — вставил пресс-атташе.
Лестер Энтридж отдал Купперману диктофон и отвел в сторонку епископа для приватной беседы.
— У тебя есть сомнения, Лестер?
— Только один вопрос. Он был воспитан в отрицании веры; теперь он принимает догму через экзальтацию эго — нет ли риска, что из него выйдет интегрист, фундаменталист, неуправляемый фанатик?
— Нет, Лестер. Его вера логична, это не порыв. Он не уверовал — он признал очевидное.
— Ты не боишься, что его вера может обернуться против нас? В нем доминирует страх быть покинутым: он испытывает подсознательный дискомфорт, если не проецирует на ближнего свою паранойю отречения.
— Он и проецирует, на меня, а я успешно играю порученную мне роль, — улыбнулся прелат Белого дома. — Не беспокойся: я предохранитель от Бога, короткого замыкания не будет.
Они переглянулись, успокаивая друг друга, и одновременно вспомнили о четырех десятках операций по освобождению заложников, которые блестяще провели вдвоем, благодаря своему умению обращать против религиозных фанатиков их же фанатизм.
— Помоги мне убрать из проекта Уоттфилд, — продолжал Энтридж сквозь зубы. — Она с ним переспала.
— А, — сдержанно кивнул епископ. — У тебя и доказательства есть?
Психиатр показал на диктофон, который слушал Бадди Купперман, развалившись на софе, точно выброшенный на берег кит.
— Определись, что именно тебя смущает, — вкрадчиво заговорил его преосвященство, который умел загонять в угол приходивших к нему на исповедь так же ловко, как Энтридж своих пациентов. — В тебе оскорблено понятие целомудрия, неотделимое в твоем представлении от Иисуса, или ты боишься, что женщине достанется больше откровений в постели, нежели тебе на диване?
— Это что еще такое? — вдруг гаркнул Бадди, вырвав из уха наушник.
— С этим вопросом к агенту Уоттфилд, — сокрушенно вздохнул Энтридж. — Без сомнения, это дестабилизирует…
— Я про тот вздор, который он несет, а вы его поощряете! — прогремел координатор. — Противопоставить промысел Божий личной вере с целью приписать чудеса дьяволу — ну, дальше ехать некуда!
— Чтобы разрушить его механизмы защиты, — стал оправдываться Энтридж, — надо было спутать ему ориентиры.
— Я распределил роли, черт побери! Гивенс — жупел, вы — доброжелательный слушатель! А вы, когда он забивает себе голову бесами, с ним соглашаетесь! Видели, что из этого вышло?
— Я был вынужден углубиться в тему, чтобы он понял бессмысленность своих доводов…
— Нельзя углубляться вслепую! Когда буришь пупок, непременно упрешься в позвоночник! Нет, что за олухи у вас в ЦРУ!
— Ну хватит! — вышел из себя Энтридж. — Я не потерплю, чтобы меня учил моей профессии сценарист «Спасателей Малибу»!
— Я работаю в области видимого, в подсознание не лезу!
— Да уж, видели мы ваше видимое! В Ираке, в Пакистане, на Кубе…
— Это я, что ли, пытался отравить сигары Кастро? — заревел Бадди, вскакивая. — Я впрыскивал в его водолазный костюм вытяжку из ядовитых грибов? Я пропитывал его ботинки солями таллия, чтобы у него вылезла борода, в надежде разрушить его имидж?
— Все лучше, чем врать, что некая страна имеет оружие массового уничтожения, с целью развязать войну!
— Это было после меня!
— А я во времена Кастро еще не работал!
— Он идет, — сказал пресс-атташе, снял наушник и добавил, взявшись за ручку двери, с неожиданно истерическим подвизгом: — А вы постарайтесь успокоиться, забыли, что ли, кому приходится выдавать ваши темные делишки за передовые стратегии? Мне! Белый дом снес столько же голов в ЦРУ, сколько ЦРУ свалило президентов: вы квиты и перестаньте собачиться! На этот раз, черт возьми, мы работаем на Бога, так что держитесь в рамках!
~~~
Стеклянная дверь раздвигается передо мной и говорит эротичным голосом: «Добро пожаловать!» Не успеваю я войти, как маленький юркий человечек с пирсингом, в светло-оранжевом замшевом пиджаке, кидается ко мне через весь холл, протягивая руку и улыбаясь во весь рот:
— Фрэнк Апалакис, пресс-атташе Белого дома, вы просто молодец, знаете, я прихожанин Церкви Адвентистов Седьмого Дня, мы с вами поработаем на славу!
Я стою, опешив от такого напора, повернувшись в сторону атриума, где при виде меня поднялась с кресла Ким. Встревоженно хмурясь, она кивает на коридор с лифтами и направляется туда.
— Вот ваша гостиничная карточка, брифинг через четверть часа, если хотите освежиться, в этом конверте аванс на текущие расходы, полагаю, багажа у вас нет, ночи в Скалистых горах прохладные, у входа к вашим услугам лимузин, спросите шофера на ресепшне, он отвезет вас куда скажете…