Ирвин пришел в себя, когда руки Джимми ухватили его за плечи, чтобы не дать упасть. Он выпрямился, проморгался. Ему было хорошо, божественно хорошо. В горле чуть-чуть пересохло, оно и понятно: из-за опилок. Ирвин улыбнулся. За годы в медицине ему не раз приходилось убеждаться в действенности эффекта плацебо: он просто решил, что выздоровел.
Джимми утер лоб рукавом хитона. Пот тек с него градом. Было уже по-осеннему прохладно, но он взмок, как под солнцем Палестины.
— Крепко вас прихватило, — только и сказал он, переводя дыхание.
— Простите, мне жаль, я не должен был просить вас об этом. Но мне лучше. Правда, намного лучше.
Джимми опустил руки в озеро, зачерпнул воды и умыл лицо.
— Мне пора возвращаться.
— Да-да, конечно, — засуетился Ирвин, ощущая колоссальную энергию, которая разливалась от головы по всему телу. — Отдохните, я буду грести.
— Да нет, все нормально, не беспокойтесь. Я пешком.
Остановить его Ирвин не успел: Джимми встал, точно лунатик, во весь рост посередине лодки и спокойно шагнул в темную воду. Ирвин увидел, остолбенев, как он ушел «солдатиком» с головой, через мгновение вынырнул и громко расхохотался.
— А вы и поверили?
Ирвин опустил глаза, не зная, куда деваться. Ему было особенно стыдно оттого, что в первый момент, когда Джимми ушел под воду, он ощутил разочарование.
~~~
Я не узнаю себя. И дело даже не во внешности, не в знаниях, которые они мне дали, не в ответственности. Я отказался от всего, что любил, день за днем я отмывался от личности и памяти Джимми Вуда, чтобы вернуться к первоисточнику, дать зазвучать голосу крови… Но ни воздержание, ни пост, ни психотерапия с гипнозом ровным счетом ничего из меня не извлекли — или от меня что-то скрывают. Ничего из прежней жизни не всплыло, и ничего нового я не испытываю, кроме разве что смятения, растерянности, ощущения, что я все время меняюсь.
Когда я слушаю епископа Гивенса — чувствую себя Сыном Божьим. С раввином Ходоровичем я всей душой еврей и не Бог, а всего лишь пророк. А когда генерал Крейг приобщает меня к Корану, я становлюсь мусульманином — в общем, как хамелеон, меняю цвет в зависимости от того, на какой ветке сижу. Сам уже не знаю, кто я, — или, вернее сказать, во мне живут сразу трое. Моя собственная Троица: я воплощаю одновременно законного сына, бастарда и приемыша. Люблю одинаково тех, кто предъявляет на меня права, кто отвергает меня и кто терпит. Принимаю поочередно сторону христианства, иудаизма и ислама; вникаю в их логику, чтобы признать правоту всех трех. Что же, это и есть истинная любовь? Бесхарактерность, неспособность выбрать? Я смирился, куда денешься. Все лучше, чем числить себя воплощением дьявола. Хоть в этом Ирвин меня убедил.
Но к ночи, когда я остаюсь один в сосновых стенах своей мансарды, я уже не знаю, кому молиться, и не могу понять, откуда я вообще происхожу. От Аллаха, от Яхве или от людей; от Закона, от Провидения или от лабораторной случайности. Никакое озарение не снизошло на меня; все, что я знаю о себе, — из толкования текстов.
Для его преосвященства Иисус — первенец Нового Творения, тот, кто показал людям, как освободиться от того, что препятствует их развитию: страха смерти, эгоизма и оков материи.
— Он никогда не говорил, что нужно вернуться к изначальному целому, Джимми, наоборот: мы должны идти дальше, исполняя вслед за Ним промысел Отца Его. Совершенство — оно не в прошлом, и святой Павел это подтверждает, оно у нас впереди, если мы воплотим Господа, дабы, подобно Ему, воскреснуть.
В общем, из-за распрей между богословами и ошибок в переводе, извративших смысл послания, заключенного в Евангелиях, Иисус, как выходит со слов епископа Белого дома, завалил письменный экзамен, и моя задача — успешно сдать устную переэкзаменовку. Я должен разрушить догмы и хорошенько встряхнуть планету, но на сей раз благодаря прямому эфиру, поддержке СМИ и его личному контролю мое слово дойдет до каждого, не будучи искажено третьими лицами.
Когда я перехожу в руки раввина Ходоровича — перестаю быть Богом, но это то еще утешение. Для него я подобие Голема, глиняного робота с человеческим обликом, которого создали раввины Каббалы благодаря комбинации магических букв — вроде этих самых ТАГЦ, заложенных в меня при рождении.
— На лбу его было начертано эмет,истина, — вещает лингвист. — Но Голем стер первую букву, алеф,дабы показать, что только Бог есть истина. Осталось мет,«он мертв», — и Голем умер.
И как прикажете это воспринимать? Я не знаю. К чему меня призывают — покончить с собой или уважать истину? Шесть дней Ход вдалбливал мне «Сефер Йецира»,Книгу Создания, написанную в III веке, а потом выдал свое толкование: раз Господь допустил, чтобы меня создали, я могу жизнью своей служить Ему, лишь отринув сомнения. Люди, благодаря своим познаниям и вере, сделали меня из крови хасида,пророка Иешуа из Назарета, диссидентствующего фарисея, который боролся против своих же и был ключевой фигурой иудейско-еврейских распрей, из которых родился Талмуд, — я должен продолжить его дело, исправив то, что он натворил своим учением.
— Еврей, Джимми, — это кровь; учредив евхаристию, позволяющую причаститься Господа простым глотком вина, Иешуа порвал с верой своих отцов. Еврейский пророк может заявить: «Сие есть тело мое», отсылая к Торе, ибо в ее традиции оно «съедобно», но ни в коем случае не «сие есть кровь моя».
Иначе говоря, мне предлагается учитывать это в моих будущих речах, если я хочу поладить с талмудистами, среди которых, по словам Хода, все больше и больше таких, что хотели бы примирить Иешуа с иудеями. Для него, помимо роли миротворца — в рамки которой захотят меня загнать лобби нефтяных компаний, — на мне лежит великая миссия: освободить Вечного Жида. Человека, который, согласно легенде, отказался помочь Иисусу нести крест и за это обречен скитаться до скончания времен, не находя покоя, — и легенда эта, выходит, оправдывая невзгоды, выпавшие его народу, унесла прорву жизней. «Скитаться тебе до моего второго пришествия», — сказал ему Иешуа. Стало быть, теперь его клон должен наказание отменить, причем публично, и попросить прощения, чтобы тем самым подорвать основы антисемитизма.
— Доверься тем из нас, кто ждет твоего пришествия, — бормочет Ход по-древнееврейски, глядя влажными глазами из-под нимба курчавых волос.
Я отвечаю ему, что Иешуа как-то раз хотел подойти к одному раввину, который — он знал это — был возмущен его вызывающими речами. Раввин поднял руку, останавливая его, — и тогда Иешуа повернулся и ушел, решив, что его отринули, а ведь раввин всего-навсего просил его подождать, пока он закончит молиться.
— Но на этот раз ты не допустишь такого недоразумения, — потирает руки Ход, от души радуясь, что я шпарю наизусть его Талмуд… Еще бы, ведь я над ним засыпаю через две ночи на третью.
Но есть одна область, в которой ни гипноз, ни учение не идут мне впрок, — это цифры. Как ни старается Ход растолковать мне их тайный язык — я полный ноль. Сколько раз я складывал экхад,что значит «единица», и ахава,«любовь», которые имеют одинаковый цифровой номинал и в сумме дают Яхве, — тринадцать плюс тринадцать равно двадцати шести, единица плюс любовь равно Богу, — никогда мои вычисления не сходятся с ответом. И каждый раз я огорчаю моего эксперта-бухгалтера, который напрасно твердит мне слова Иешуа из Евангелия от Фомы, отвергнутого христианами: «Когда вы будете дважды Один, и внутри будете как снаружи, и вверху как внизу, и мужское как женское, тогда войдете вы в Царствие Небесное».
Звонок — и раввина сменяет генерал Крейг, старый ковбой с бачками, и начинается новый урок: Мухаммад, шариат, джихад, он преподает мне все это глазами любви. Через законы Корана он говорит мне о своей жене: ее зовут Самира, она на тридцать лет младше его, ради нее он принял ислам, как другие делают подтяжки лица или рядятся под старость в рокеров. Воодушевленный новой верой, которая после пяти лет во главе контрразведки в Ираке служит ему, по ситуации, то искуплением, то афродизиаком, он открывает мне чудесные вещи, изъясняясь кристальным языком, исполненным терпимости и поэзии, и с ним, пожалуй, я чувствую себя лучше всего.