- Я видела его, вчера видела его.
- Так, значит, он не погиб?
Она пожала плечами и ответила тихо, но четко произнося слова, будто опасаясь, пойму ли ее:
- Я знаю только: видела его. Он вознесся в небо. Веришь ли мне?
- Расскажи, что случилось, - ответил я мягко, глядя ей в глаза.
Взгляд ее был ясный, чуть горячечный, но сомневаться, в рассудке ли она, не приходилось; верно, Мария заметила мое беспокойство или сомнение, а пожалуй, сомнение прозвучало в моем ответе, она настойчиво повторила вопрос, словно и сама сомневалась, словно загодя была уверена: видению ее нельзя поверить. Поэтому я продолжал:
- Много чудесного случалось на белом свете. Иона живым вышел из чрева китова, Даниил уцелел в львином рву. Коли ты говоришь, видела его, значит, и верно видела. Успокойся и скажи все как было, по порядку.
Тонкие пальцы впились в мою ладонь, она то стискивала мою руку, то отпускала, речь ее прерывалась, Мария тихонько стонала и всхлипывала. Я терпеливо пытался уловить смысл нескладного рассказа, в коем, разумеется, не было логики, все тонуло в несущественных отступлениях - она хотела одновременно сообщить и о том, что чувствовала, и о том, что было реальностью, вернее, казалось ей реальностью, но, признаю, слушал поверхностно: меня интересовала история и все сопутствующие трагические обстоятельства, а в голове царил полный сумбур - слишком близко от ее груди покоилась моя рука.
Сокрушенно каюсь, сей факт запечатлелся в моей памяти намного тверже, нежели все, о чем сказывала Мария; когда доживешь до моих лет, убедишься: самые живые воспоминания оставляет в нас Эрос, пожалуй, они только и остаются.
Согласен, мысли, мельтешившие в голове, в высшей степени не соответствовали минуте, но не написать об этом - значит представить себя в более выгодном свете, чем то было на самом деле.
4. Так вот, из рассказа Марии я узнал: женщины, не все, лишь немногие, видели схваченных пленников, когда их вели в город. Видели тоже Иисуса, в разорванных одеждах, окровавленного, руки стянуты за спиной, вервием был связан со своими соратниками.
Женщины схоронились за стеной, огораживающей оливковую рощу от дороги, и боялись выйти; вечерело, за стражниками двигалась пехота, за ней конница, они не отважились даже громко плакать. Когда колонна спустилась в долину Кедрона, разразились рыданиями - рвали волосы, проклинали римлян, пока не отупели от усталости. В темноте не пошли разыскивать, кто из близких погиб, и прикрыть тела, чтобы не обезобразили шакалы и птицы.
В слезах и горести провели ночь в усадьбе, никто из мужчин так и не пришел успокоить их и ободрить, все бежали в пустыню, даже раненые, если могли идти, - тех, кто не мог подняться, солдаты добили мечом.
Утром и днем женщины видели, как работники и садовники, чьи сады и рощи стали ареной боя, выволакивали искалеченные трупы. Убитых без всякого обряда поспешно похоронили чужие люди - лишь бы поскорее замести следы, не заподозрили бы в чем владетелей рощ и садов.
Одна женщина ходила в город и слышала разговоры на улицах; около полудня узнали о казни - факт вопиющий, да, к сожалению, так оно и сталось. Молва бежала из уст в уста, один слух опровергал другой, спервоначалу сказывали, что с мятежниками расправились на Елеонской горе; того же дня ввечеру шептались: убили всех в подземельях Антонии, все чаще и чаще говорили об экзекуции на Голгофе.
Презрев опасность, женщины побежали туда, где всегда несколько stauros {Крест (греч.).} в форме буквы "Т" поджидало преступников. Округлая вершина пустовала, кресты тоже, но в выбоинах на сухой земле засохла кровь - значит, казнь свершилась здесь. Тлетворный дух отравлял воздух, коршуны стаей сидели на скалах вокруг заваленной камнями расселины, куда сбросили казненных. Птицы копошились и в расселине, склевывая останки человеческой плоти, засовывали клювы в щели между камнями, когтями пытались отвалить каменья, откуда несло трупным смрадом.
Мария, с ней еще три или четыре женщины остались у подножий крестов, оплакивая умерших. Никто не мешал им, редкие прохожие спешили миновать проклятое и страшное место, только птицы, громадная стая, настороженно наблюдали за плакальщицами, терпеливо дожидаясь своего часа и не тревожась громкими причитаниями. Птицы вели себя агрессивно, будто прикидывали, на напасть ли на живых, коль не добраться до засыпанных мертвых тел, точили клювы об острые скалистые края, и все теснее смыкался их круг...
А женщины, хоть и убеждали себя, что коршуны не нападут на здоровых людей, спуститься в расселину не осмелились, да и отвалить огромные камни было им не под силу.
Под вечер ушли в усадьбу, Мария еще несколько дней ходила на Голгофу не могла поверить, что ее равви умер и лежит, засыпанный камнями вместе со злодеями.
Она не пила и не ела, целыми днями просиживала на выступе скалы без сил, не слыша зловещих криков стервятников, не чувствуя зноя, кровопийц-мух, что роились в расселине. Она усмотрела один крест, сердцем угадав, этот Иисусов, и целыми часами обнимала подножие, где капли смолы смешались с каплями засохшей крови. Под крестами в трещинах на иссушенной зноем земле темнели ржавые пятна, кровь тех, кто не погиб в муках на кресте, кому не раздробили голени, а просто убили копьями.
5. Три дня приходила Мария на Голгофу, а вчера, перед заходом солнца, когда спешила в город к Ефраимовым воротам, увидела в отдалении знакомую фигуру.
Дорога поднималась в гору на невысокий холм. В лучах заходящего солнца на фоне неба она отчетливо видела Иисуса. На нем был светло-коричневый бурнус с капюшоном (похожий на пенулу), в каком его схватили.
Волосы, посеребренные сединой, слегка шевелил легкий ветер - об эту пору всегда дует из Иудейской пустыни.
На верху холма Иисус оглянулся на Марию, потрясенная, она остановилась, тогда он махнул рукой; что хотел сказать, Мария не уловила - знак мог означать и приветствие, и прощание или предложение поторопиться. Потом Иисус повернулся и пошел в город.
Мария с криком побежала вниз, в долину, между горой и холмом, а когда поднялась на холм, никого не было видно до самых ворот.
В отчаянии пала она на колени у камня, возле которого, как ей показалось, стоял учитель (насчет камня сначала речи вообще не было), с плачем и мольбой обратила взор к небу и увидела розовое облачко, одинокую кудрявую тучку, похожую на агнца, а не было этой тучки на небе...
И тогда Мария уразумела: равви ступил на облако.
Осторожно и мягко допытывался я у Марии, не привиделось ли ей все ведь учитель умер, уже получены почти достоверные сведения; погиб и погребен вместе с другими, как же мог явиться?
- Разве что ты видела дух его, - сказал я, лишь бы не перечить ей и не разубеждать.
Она решительно воспротивилась такому объяснению, уверяла, равви выглядел как всегда, уж она-то хорошо его знает и не могла ошибиться днем всего на расстоянии оклика.
Не хотелось лишать Марию последней надежды, хотя сомневаться не приходилось: голод, горячка и экзальтация породили это видение, и потому я осторожно спросил, может быть, учитель не погиб, чудом спасся от смерти?
Ответила:
- Знаю только, видела его, как тебя сейчас.
На мой вопрос об исчезновении ответила, подумав:
- Вознесся на небо. Про то и знак давал.
6. Мы долго говорили о странном явлении, а горячая ее убежденность поколебала даже мой скептицизм.
Ежли Иисус и в самом деле посланник божий - о том немало свидетельствовало - и, предвидя свою горестную судьбу, пошел ей навстречу вопреки всем своим убеждениям, может, и свершилось сие по воле господа, приговоры его неисповедимы. Ведь случилось же чудо с Илией, великим пророком Израиля, о чем сообщает его ученик Елисей:
И когда они шли и дорогою разговаривали,