«…его последователи пустили его к своему предводителя и…
…старейшины призывали народ[120] к воине во имя Дома Давидова. И Иешуа обнял его, и согласился идти с ним кстарейшинам, дабы весь Израиль подал голос ради (свержения власти?) Рима…
— Ну, как дела? — спросил Давид, появившись в дверном проеме.
Лео пожал плечами. Ответить на этот вопрос он не мог.
— Тут есть кое-какие повреждения, тебе стоит взглянуть. Подозреваю, на этом наша работа окончена.
Давид перегнулся через плечо Лео, и тот вспомнил, как Мэделин точно так же смотрела через его плечо в Библейском институте в Риме. На одно мгновение, коварное и предательское, он ощутил мягкое прикосновение ее волос, почувствовал ее запах. Но Рим сейчас казался Лео таким же далеким, как и тем двум мужчинам, что встретились в оливковом саду. Далекая, смутная угроза…
— Смотри, — сказал он, указывая место в тексте. — Это поцелуй Иуды.
Давид молча прочел перевод Лео.
— В этом есть что-то жуткое, — наконец вымолвил он.
— Вовсе нет. Ничего жуткого в этом нет. Вообще. Именно поэтому мне самому становится не по себе. Все изложено столь буднично, сухо… — Лео снова взялся за карандаш и продолжил работу. До самого вечера он работал молча, без перерывов, пока не дошел до оборванного конца основного свитка.
"…споры в Сангедрине, среди старейшин и жрецов. Юдас видел это своими глазами… споры среди его собственных последовавл ей между эллинами и евреями… Сам Иешуа встал перед Сангедрином и спросил, чего от него хотят… Иисус Вар-Авва,[121] или Иисус Вар-Адам[122]
…но…(верховный жрец?)…встал и сказал, что лучше погибнуть одному человеку, чем всему народу. Ибо если этот человек будет жить и мятеж (продолжится), они точно погибнут…[123]
…когорта из Цезарии и мятеж был подавлен и человека по имени Иисус передали…
Оставался лишь последний, поврежденный, лист.
В тот вечер Лео стоял у Библейского центра и наблюдал, как солнце погружается за облака, смотрел на купола и башни, тронутые мимолетным огнем. Ничто во всем этом пейзаже не было ровесником христианства, кроме самой обнаженной природы: ни золотой купол Омейядов; ни Сулейманова городская стена; ни темные очертания оливковых деревьев в тега! Гефсиманского сада; ни горсть куполов среди скучившихся крыш Старого города, обозначавшая Церковь Гроба Господнего, — ничто. Лишь скелет пейзажа был столь же стар, как христианская вера, лишь склон холма слева от него, теряющийся в сумраке: Оливковая гора, где люди собрались в нечто вроде повстанческой армии, прежде чем наконец войти в пород двадцать столетий назад; а тем временем «серые кардиналы» провинции Иудея спорили, пререкались и не знали, как быть.
Что же случилось там, во мгле сада? Кто кого предал и чем при этом руководствовался?
Широкая фигура Гольдштауба возникла в полумраке.
— Мы уже почти закончили, верно? — спросил он.
— Похоже, да.
— Знаешь, что я делаю, когда читаю книгу?
— Ты сначала читаешь последнюю страницу.
— Эй, а ты откуда это знаешь, черт тебя побери?!
Лео улыбнулся.
— Но ты же не следовал моему примеру, верно? Она лежала там, у тебя перед носом, все это время, но ты даже краешком глаза не взглянул?
— Я ее транскрибировал, вот и все.
— Но ты же знаешь этот хренов язык! Ты хотя бы приблизительно должен был понять, о чем идет речь.
Лео пожал плечами.
— Ну, в самых общих чертах. Между словами нет пробелов, никакой пунктуации, не забывай. Не знаешь, где кончается одно предложение и начинается следующее, и то же самое со словами.
Гольдштауб явно пребывал в замешательстве. Он улавливал настроение своего визави, но не знал, как реагировать. Наконец он похлопал Лео по плечу.
— Знаешь, мне очень жаль, что так случилось с Мэделин… Я тебе уже это говорил, но это не значит, что я лицемерю. Мне действительно очень жаль. Да, мне жаль ее — но тебя мне жаль еще сильнее.
Сказав это, он ушел, и Лео остался наедине с самим собой. Среди безразличных звезд на небе — обычных облаков водорода, что взрываются в вакууме, — его единственным утешением были воспоминания о Мэделин, хрупкой женщине с тонким чувством юмора и страшной эгоистке; женщине, которая простила ему его бесчувственность; женщине, которая уверяла, что любит его больше всех на свете; женщине, которая покончила с собой по причинам, которые он не мог вообразить; женщине, которая оставила его жить с безграничным чувством вины.
120
В оригинале написано
121
Вар-Авва, Сын Отца. Непонятно, имеется ли в виду Бог-Отец, как в христианских благовеетвованиях, или настоящий отец человека по имени Иисус, Аристобул из рода Гасмонея (см. выше).