— Ты это сделал? — повторил Гольдштауб.
Лео улыбнулся.
— Савл, я же говорил тебе, — сказал он. — Я уже говорил тебе: понятия не имею.
Самолет взмыл в залитое ослепительным светом небо. Лео чувствовал себя Икаром, который дерзнул подлететь слишком близко к солнцу и опалил свои крылья. Как и Икар, он рухнул наземь, но, в отличие от Икара, выжил. Стюардесса обходила салон с пластиковыми тарелочками и пластиковой же улыбкой.
— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросила она.
Везение, вероятность, элемент случайности в системе мироздания — подобные вещи всегда волновали Лео. Если где-то есть Господь, думал он, Господь, взирающий на всю эту суетливую мышиную возню, то он наверняка прячется за заслонами из чистых случайностей.
— Я любил одну женщину, — сказал он ей. — Но она погибла.
Стюардесса смутилась и поспешила ретироваться, напоследок выдавив:
— Мне очень жаль.
18
Зима в Риме: улицы вымыты дождем, сырые листья скапливаются в сточных канавах и образуют крошечные наводнения, машины брызжут грязью во все стороны. Что еще можно сказать об этом новом Риме, свежевымытом, свежеочищенном от грехов прошлого?
Портье вышел из своей каморки и с мрачным видом стад вытирать воду, натекшую у входа. В центре арки появилась дыра, которая вскоре забилась листьями, и потому внизу образовалась лишь небольшая лужица. Портье рассеянно озирался по сторонам, когда к дворцу вдруг подъехало такси. Возможно, он меня не узнал. Возможно, ему было наплевать.
— Синьор Миммо, — позвал я его, — вы не могли бы мне помочь? — Портье прислонил швабру к стене и вышел на тротуар.
— Синьор Неоман, — сказал он. Это была, скорее, констатация факта, чем радушное приветствие. Его, похоже, нисколько не заинтересовало мое внезапное появление у дворца в дождливый зимний полдень. Он не удивился и вообще не выказал никаких доступных пониманию эмоций.
— Вы не могли бы помочь мне с вещами? Боюсь, одному мне не справиться… — Я показал ему свои руки, затянутые в жесткие белые перчатки с застежками-«липучками». Как будто он требовал доказательств моей беспомощности. — Вот, видите: ожоги… Я сильно обжегся.
Портье кивнул, как будто в мире нет ничего естественней, чем стать жертвой пожара. Вероятно, он считал, что для людей вроде меня это в порядке вещей.
— Я что-то такое слышал, — сказал он. — Сплетням я не верю, но кое-какие слухи до меня дошли.
— У вас все в порядке?
Он пожал плечами и пробормотал итальянское выражение, обозначавшее состояние малопонятное, но смиренное: — Boh.
— Я отсутствовал дольше, чем намеревался.
Он снова кивнул и с явной неохотой взял мой чемодан:
— Знаете, у меня спина болит. Мне вообще-то нельзя ничего такого делать… — и поплелся к черной лестнице, той самой лестнице, по которой мы с Мэделин взлетали на крыльях восторга всего несколько месяцев назад. А может быть, год… Может быть, прошел уже целый год. В моем представлении отныне существовало две эпохи, две несовместимые половины жизни: до пожара и после. Сейчас, после пожара, мир очень сильно изменился.
— Ваша почта, — сказал портье через плечо, пока мы шагали наверх. — Я ее не выбрасывал. Можете забрать ее в любое удобное время.
— Почта?
— Ну, письма и все такое. Целая пачка насобиралась. — На одно мгновение сквозь его равнодушную наружность проступило нечто иное — любопытство, интерес. Он остановился и, повернувшись ко мне, сказал с легким укором: — А вы начудили, синьор! Так ведь? — И портье опять умолк и потащился вверх по лестнице, мимо окна, из которого открывался вид на крышу. Наконец мы добрели до нужного этажа и остановились у двери моей квартиры. Я порылся в карманах в поисках мелочи. — Я принесу вам вашу почту, если хотите, — сказал портье, увидев деньги. Шаркая ногами, он побрел вниз, пока я сражался с ключом, как будто разучился отпирать этот замок. Осторожно открывая дверь, я вдруг испугался того, что могу увидеть внутри. Однако пустой коридор, в общем-то, соответствовал моим ожиданиям: пыльный, неуютный, с едва различимым запахом плесени. Ни один призрак не прятался под скошенным потолком, ни один призрак не разгуливал по скрипучим половицам.
Я втащил чемодан, но не стал волочь его в спальню: открыл и распаковал прямо в прихожей. Первым делом я вытащил фотографию Мэделин и осторожно поставил ее на каминную полку в гостиной. Она отвечала мне привычным насмешливым взглядом, вынуждая вновь испытать жалость к самому себе. Потом я разобрал вещи и отнес их в спальню.