— Лео-лев, — говорит она, не замечая мужниной ремарки. — Но в тебе больше кошачьего, чем львиного. Ты точь-в-точь как Перси. — Перси — это кот, которого семья Брюэров получила в наследство от предыдущих квартиросъемщиков. Этот серый, угрюмый зверь восседает посредине ковра и ничего ровным счетом не делает. Стаффордширская керамика — вот как Мэделин называла животное. Кот был очень своеобразный, настоящая парадигма кошачьих повадок. — Только взгляните на него. Не спит же, просто восседает. Точь-в-точь Лео. Делать нечего, идти некуда, говорить не с кем, мысли занять нечем.
Конечно же, кота кастрировали, но Мэделин никогда не упоминала этот аспект в своей аналогии.
— Он ждет мышей, — сказал Лео.
— А ты, Лео-лев? Ждешь газелей?
— Я не хищник.
— Вот именно.
— Что — вот именно? Что значит твое «вот именно»?
— Сам себя послушай: ты цепляешься за семантические противоречия. Вот и вся недолга. Если не будешь осторожен, то к старости у тебя не останется ничего, кроме семантики. Будешь сидеть, как кот, с круговоротом слов в голове, и все.
— Твоя аналогия теряется. Голова кота пуста, ты только что сама это сказала.
— Не сомневаюсь, что твоя вера тоже несет в себе рациональное зерно, ведь правда? Уверена, ты больше не чувствуешь ее — ни эмоционально, ни физически. Остались только слова. Литургия, догма, Символ Веры. Слова. Стерильные слова. Что ты думаешь по этому поводу?
— По какому поводу?
— Что ты думаешь о самом себе, о своей жизни, своем призвании? Зачем это все?
Подобного рода беседы доставляют ему острое, ни с чем не сравнимое удовольствие едва ли не физического толка; удовольствие, в котором стыдно признаться. Подчас он сам провоцировал ее на такие беседы, на эти вспышки непонимающего возмущения.
— Какого черта ты живешь в этой жуткой квартире, Лео? — спросила она, когда они с Джеком пришли к нему в гости в Институт. — Почему ты не можешь переехать, найти себе достойное жилище? Если не будешь осторожен, твое самоотречение доведет тебя до состояния мерзкого ископаемого вроде всех этих старых священников.
— Не думаю, что ископаемое — это результат самоотречения, — ответил он ей. — Я думаю, ты перепутала метафоры. Опять.
— Вот! — ликующе вскрикнула она. — Вот что я имела в виду.
Разумеется, она стала отрицанием своих собственных аргументов, его возможностью избежать пороков, в которых она его упрекала. Ее интонация, ее присутствие, ее манера поведения находились в преступном сговоре против него они сообща выдергивали его из мира удовлетворенности и уступчивости. Сознательно ли, бессознательно, но он начал меняться. Метаморфоза. Целибат — враг перемен, но Лео Ньюман, отец Лео Ньюман, начал, подобно змее, сбрасывать с себя иссохшую кожу прежней жизни.
— Господи, откуда ты знаешь принцессу? — спросила Мэделин, когда он поведал ей о своих планах. Сама идея ее чрезвычайно рассмешила. — Откуда ты, черт побери, знаешь принцессу?
— Она была подругой моей матери.
— Твоей матери? Я думала, твоя мать давала уроки игры на пианино.
— А почему учительница музыки не может знать принцессу?
— Что позволено Юпитеру, не позволено быку, — сказала Мэделин. Такие ее ответы Лео называл «ирландскими».
Они вместе отправились в гости к принцессе в ее замок — одноименный Палаццо Касадеи, полуразрушенный римский дворец, принадлежавший семейству еще с шестнадцатого века. Члены этого семейства были понтификами и королями, диктаторами и президентами. Семейство Касадеи жило там, когда Бенвенуто Челлини держали в плену в замке Сан-Анджело и когда Ките был полным надежд юношей, умирающим от чахотки в пансионате неподалеку. Эта семья застала уличные празднования победы Гарибальди, наблюдала, как французские войска входили в город, чтобы восстановить папский институт. Эта семья выжила при теократии и монархии, олигархии и тирании, но сейчас создавалось впечатление, что демократия ей не по плечу. Principessaжила на piano nobile среди потрясающего старья, уцелевшего после нашествий мародеров: там был портрет Папы Римского, рожденного в этой семье, картины давно усопших предков, цена пятисотлетнего выживания и вина за это выживание. Принцесса Касадеи напоминала интерьер, как домашнее животное напоминает хозяина: она пришла из древности, она ветшала, края ее тела истерлись, выступы залоснились.
— Conoscevo tua madré, — сказала она своим гостям из внешнего мира. Я знала твою мать. Она обратилась к Лео на «ты», как к ребенку. — Unabellissimadonna, — Старуха кивнула, словно подтверждая этот факт, и туман памяти будто рассеялся на миг, чтобы показать далекие сцены и забытых людей. — Я помню, как слушала ее игру, тебе это известно? Она играла как ангел. Шуберт, Лист, Бетховен, все эти великие немцы. Ах, die gute alte Zeit.[44] И тебя я помню, о да, я помню тебя. Малыш Лео, не так ли?