— Цель вашего визита?
— Я хочу работать.
— Длялюдей, которые искренне этого хотят, у нас всегда найдется работа. — Смех становится громче. Безнадежность ситуации изумляла их — она преодолевала языковые и культурные барьеры, становясь универсальной шуткой, понятной всем и каждому.
— Я работаю секретарем, — сказала Новотна. — Я хорошая печатаю.
— Хорошо. Вы печатаете хорошо.
— Я хорошо печатаю. Я охочусь на работу.
— Возможно. Но вы, наверное, имели в виду: я охотно выполняю свою работу.
— Я работаю администратором, — сказал один из учеников, и все дружно расхохотались.
Когда же я пригласил ее поужинать — после шестого занятия или после седьмого? Что бы сказала об этом Мэделин? Скорее всего, посоветовала бы оставить девушку в покое. «Что ее может заинтересовать в таком сухаре, как ты?» — спросила бы она. Но Новотна отнеслась к моему приглашению так же, как ко всему прочему в своей жизни: равнодушно пожала плечами, продолжая задумчиво жевать резинку. «Ладно». Казалось, она умолкла, чтобы тщательно продумать ответ и собрать воедино свои обрывочные познания в английском языке. «Я думаю, если мы идем ужинать, можешь называть меня Магда», — решила она.
Магда, Мэделин — мне определенно нравится созвучность этих имен. С какими мерилами ни подойди к оценке человеческой натуры, нельзя представить себе двух менее похожих женщин. Магда — высокая, молчаливая, облаченная в черную одежду, словно вечно что-то оплакивает; Мэделин — маленького роста и кипучего темперамента, из-за ее выходок ее муж постоянно возводил очи горе в карикатурном отчаянии. Мэделин обладала мягким нравом, она всегда умела вовремя произнести слова утешения; Магда же холодна и безучастна. Мэделин жила с душой нараспашку, Магда в свой внутренний мир не пускала никого. Однако обе были названы в честь одной и той же женщины — женщины, из которой Иисус изгнал семь бесов, женщины, стоявшей рядом с матерью Иисуса у подножия креста, женщины, заметившей, как откатился камень гробницы, женщины, которая первая провозгласила воскрешение апостолам, которые прятались на чердаке.
«Унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили его».[2]
Итак, мы поужинали в «Зиа Анна» (что значит «Тетушка Анна») — аляповато обставленной таверне неподалеку, где я нередко перекусывал, если мне лень было идти домой. Мы заказали спагетти alla puttanesca — спагетти под замысловатым кислым соусом, состоявшим из помидоров и маслин и навевавшим ассоциации с грехопадением, геенной огненной и даже менструацией. Магда села за крошечный столик напротив меня, положила жвачку (мгновенная вспышка серой амальгамы в алой глубине ее рта) в пепельницу и принялась есть с методичной решимостью человека, который не уверен, когда ему в следующий раз повезет с пристойным угощением.
В редкие моменты, когда ее рот не был забит едой, она успела рассказать мне, что раньше работала на обувной фабрике в дизайнерском отделе. Работа была скучная, оплата — мизерная, и она решила, что достойна лучшей жизни, поэтому и отправилась в Италию вместе с подругой. При упоминании о подруге Магда вновь пожала плечами.
— Она скоро возвращается.
— А кем работаешь ты? В Риме с работой непросто.
Магда презрительно шмыгнула носом. С неожиданным изяществом, словно поправляя макияж, она салфеткой вытерла красный соус в уголке губ.
— Я рисую. — Она потянулась к своей громадной сумке, извлекла оттуда папку и протянула мне несколько листов. Это были эскизы углем, довольно профессионально выполненные, вроде тех, которыми уличные художники на пьяцца Навона соблазняют туристов заказать портрет. Там были изображены Барбра Стрейзанд, Мадонна и Папа Римский. Магда опять пожала плечами. — А еще я позирую.
— Художникам?
Она впервые улыбнулась. Ее улыбка, быстрая и словно через силу, представляла собой лишь легкое движение губ и секундный выдох.
— Фотографам.
— Фотографам?
Магда пожала плечами, словно это разумелось само собой.
— Да, меня фотографируют. Без одежды.
Шум таверны ворвался в нашу беседу — звон столовых приборов, скрип влажных тарелок, гомон чужих разговоров за соседними столиками. А еще я услышал звон двух столкнувшихся эмоций, скрип трущихся ощущений: одному из них в своей прошлой жизни я всегда позволял овладевать мной, другое же — нещадно подавлял. Изумление и похоть.
— На это ты тоже хотел бы посмотреть? — спросила она.
— Не думаю.
Она равнодушно пожала плечами и вернулась к трапезе, макая кусочек хлеба в остатки соуса. Затем она заказала polioalla diavola[3] с энтузиазмом, удивительным для человека, без малейшего затруднения проглотившего только что целую тарелку спагетти под кислым соусом.