— И когда Ирод услышал об этом, то велел убить всех новорожденных в деревне. Что дошло до нас, посредством Евангелия от Матфея, под названием «избиение младенцев».
— Вроде того, — согласился Лео. Истории сходились, как кусочки мозаики, как фрагменты папируса, выложенные перед ним между двумя стеклами. — Возможно, мы это выясним. Возможно, об этом нам расскажут оставшиеся части свитка.
В тот вечер Гольдштауб отвез Лео в аэропорт. В дороге они спорили о свитке, о том, как именно нужно его расшифровывать, кто должен этим заниматься и как преподнести результаты общественности.
— Дело в том, — сказал Гольдштауб, — что у тебя есть личный интерес, не так ли?
— У всех нас есть личный интерес.
— Конечно. Конечно, есть. Но особенно — у представителей католической церкви. Вы же всегда выдвигали исторические претензии. Ну, достаточно взглянуть на ваш «Символ Веры». У вас он есть, а у иудеев — нет. Там даже упомянут Понтий Пилат. Наглее религии, пожалуй, не сыщешь.
— Это запутанная история — происхождение Никейского «Символа Веры», — сказал Лео. — Скажем так, опровержение гностицизма.[73]
— Да, он есть. Своего рода контракт. Еврея не заставишь подписать контракт, пока он не посмотрит деловому партнеру в глаза. Но христиане, так сказать, поверили на слово. У вас все базируется на истории. — Он взглянул на собеседника. — А если мы докажем, что история — полная чушь?
Дорога резко срывалась вниз, петляя среди теснин, ведущих к Святому городу. Слева показался траппистский монастырь Латрун, выглядевший умиротворенным в лучах солнца. На холме за монастырем покоились руины замка крестоносцев, Торон де Шевалье. Название «Латрун» — это искаженное «Эль Торон», но раньше считали, что оно происходит от слова latro, что значит «вор»; этот Латрун был домом «хорошего» вора, распятого вместе с Иисусом Христом.
Лео молчал. Он думал о вере, он думал о сомнениях; он думал о предназначении, он думал о Мэделин. Возможно, Гольдштауб читал его мысли, он вполне мог быть наделен этим даром. Прощаясь в аэропорту, он пожал Лео руку и сказал, чтобы тот передавал привет ей и Джеку.
— Ты же с ней увидишься, верно? Вы часто видитесь, я не ошибаюсь?
— Да, — опасливо ответил Лео. — Нередко.
— Будь осторожнее.
Лео подавил в себе абсурдное желание рассказать Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн исповедаться.
— Это нелегко, — признался он.
Гольдштауб кивнул.
— Всем сейчас нелегко.
Самолет оттолкнулся от взлетной полосы и взмыл ввысь, над офисными комплексами и гостиницами Тель-Авива. Он пролетел над охристой каймой береговой линии и голубым лоскутом моря, прорвал сверкающий атлас неба и унесся прочь от Святой земли, прочь от недоверчивого шепота Евангелия от Иуды.
Лео думал о Мэделин, думал об Иуде, думал о вере в сакральном и бытовом смыслах, думал о сомнениях и скептицизме. В журнале авиалинии была статья о свитках Мертвого моря. Имелись также глянцевые снимки Книжной Святыни и обычные кадры развалин Кумрана. «Монастырь эссенской секты», — гласила подпись, а текст соглашался попадая в ловушку наивности и невежества, расставленную старым козлом Роланом де Во много лет назад, когда государство Израиль фактически не существовало и бесценный свиток можно было купить за двадцать пять фунтов стерлингов. Также в статье говорилось о первых находках археологов в Эн-Море: «Район Мертвого моря продолжает раскрывать глубокие истины нашего религиозного прошлого», — писал журналист.
Лео беспокойно дремал, то и дело резко сбрасывая с себя сон, который улетучивался из памяти при попытках его восстановить. В этом сне присутствовала Мэделин: она признавалась в любви к нему в каком-то общественном месте на глазах у хохочущих Гольдштауба и Кэлдера. Иногда и Лео и Мэделин оказывались голыми, но, хотя они сами стыдились своей наготы, свидетели происходящего, похоже, вовсе не смущались. Джек тоже там был — наблюдал издалека отстраненный и циничный.
Чтобы отвлечься, Лео уставился в иллюминатор и увидел с высоты в тридцать тысяч футов остров, напоминавший фрагмент папируса на синей скатерти. Крит. Крыло самолета повторяло изгиб южного побережья, как указательный палец, какуаd. Или как палец, что выписал огненными буквами: Mené, тепе tekél upharsin. Ты взвешен на весах и найден очень легким.[74] Это место называлось Калой Лименес, Справедливое Пристанище, последнее укрытие апостола Павла, найденное им почти две тысячи лет назад на пути в Рим — и на пути к гибели. Лео знал Павла. Он был близко знаком с ним, познакомился в самые первые дни в семинарии, делая несмелые шаги на территорию христианских догм. Он познал внутренний мир Павла — мир, полный боли, предрассудков, Поэзии; опасная эта комбинация всегда будоражила мир. Лео знал, какой ужас переживал Павел, извиваясь в конвульсиях в пыли на дороге к Дамаску.
73
Гностицизм — религиозное движение поздней античности, вылившееся в ряд раннехристианских ересей.