Таймс». В глубине души Лео задается вопросом, который терзал его всю жизнь, но над которым он, тем не менее, редко по-настоящему задумывался: существует ли нечто, трансцендентное либо имманентное (его устроило бы и то, и другое), что можно назвать Богом (Dio, Аллахом, Яхве, если уж на то пошло), и, если это нечто существует, не плевать ли ему (Ему?) на духовную и физическую жизнь этой пылинки, летящей туристическим классом в лондонский аэропорт Хитроу? Лео читает свой требник — возможно, в последний раз. Его вопрос остается без ответа, но тело его (какой стыд: ему приходится вертеться в кресле, чтобы не выдать себя) уверенно отвечает на настойчивые грезы о Мэделин, которая существует на отдельном, но неотъемлемом участке его разума и успела уже раздвинуть ноги. Это зрелище шокирует его в воспоминаниях, как некогда шокировало в жаркой, зловонной реальности, ибо Лео даже представить себе не мог, что зрелище окажется именно таким — подобным открытой ране, стигме на теле женщины, ране В окантовке спутавшихся волос. «Священники известны своей устойчивостью к шоку», — однажды сказал он ей. Это была неправда.
Газету, полученную еще на борту, Лео открыл только в электричке по пути из аэропорта. Пролистал ее в поисках чего-нибудь интересного, что могло бы его отвлечь. Обычные статьи, обычные рассказы о затянувшихся попытках мирного урегулирования на Ближнем Востоке, обычные наводнения, обычные политические скандалы. И на одной из страниц приложения обнаружился первый намек на иной тип бедствия, иную катастрофу:
Информации было мало. За словами этими слышался голос Гольдштауба, и его преувеличения смешивались с его же увертками. «Пока продолжается кропотливая работа над расшифровкой свитка, — гласили последние строки статьи, — церковные источники не проявляют особого интереса к утверждениям, которые могут противоречить каноническим Евангелиям».
По всей вероятности, Евангелие от Иуды стало достоянием общественности. Именно так выразился бы Гольдштауб.
Беседа Лео с епископом на первый взгляд казалась учтивой и сдержанной, но подводные течения омывали ее сарказмом и страхом.
— Ты уже читал статью во вчерашнем «Тайме
Таймс»? — спросил епископ.
— Читал. На Фарм-стрит только и разговоров что об этой статье.
— Они называют его «Евангелие от Иуды». Ты ведь имеешь отношение к этой истории?
— Я ездил туда, чтобы взглянуть на свиток, — признался Лео.
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Он относится к очень раннему периоду — возможно, к первому веку.
— Ну, вообще-то, как и все Евангелия… Почему мы должны верить этому Евангелию больше? Евангелию от Иуды. Я спрашиваю у тебя: эти притязания — справедливы?
Лео пожал плечами.
— Выглядит довольно убедительно. Епископ покачал головой.
— Дела обстоят не лучшим образом и без священников, ставящих под сомнение всю историю христианства. Знаешь, что я думаю? Что шумиха вскоре утихнет, а ты будешь выглядеть полным кретином.
Обвинение покоробило Лео.
— Это одна из самых важных находок за всю историю изучения Нового Завета. Чем бы свиток ни оказался в конечном итоге, даже если это — пропаганда первого века, это все равно сенсация.
— А если нет?
— То есть?
Епископ внезапно дал волю гневу — и, вместе с тем, явному испугу.
— О Господи, Лео! Если это действительно относится к первому веку, но является тем, чем притворяется — личным свидетельством, описанием жизни Иисуса устами современника, вычеркнутого из евангельской традиции. Что тогда?
— Тогда Церкви придется объяснить очень многое.
Епископ покачал головой.
— Не следует изучать Веру столь подробно, Лео. Дело не в том, что Вера — ложна, даже, если угодно, в фактическом смысле. Однако научными методами ее гармонию не проверить. Галлюцинация одного человека — преображение другого. Кто наделен правом определять, какое свидетельство истинно? — Он натужно улыбнулся. Епископ был человек веселый, общительный, пользующийся популярностью у журналистов, которые всегда могли рассчитывать на добрую порцию здравого смысла. — И кто поверит в твою версию?