— Авиабилеты. Господи, да люди… Люди, с которыми я общался в Лондоне. — Лео вспомнил о епископе, и сердце его предательски екнуло. Продолжался стук клавиш: несмелое напоминание о том, что его доказательства фиксируются. Следователь опустила глаза, чтобы изучить некую бумагу — по всей вероятности, рапорт. Голос ее был нейтральным, безразличным, как и у любого бюрократа.
— В котором часу вы улетели из Италии?
— Утром. Она отвезла меня в аэропорт.
Следователь вдруг вскинула глаза.
— Синьора отвезла вас?
— Да, подкинула. Отвезла.
— Значит, она была в вашей квартире в то утро, вместе с вами?
— В то утро она пришла ко мне домой. Чтобы отвезти меня в аэропорт.
— Значит, вы последний, кто видел ее живой?
— Да? — Какой-то затянувшийся ночной кошмар. Не тот кошмар, в котором фигурировала Мэделин. И не тот, в котором присутствовал Иуда. В этом кошмаре не было никого, это был кошмар отсутствия, нехватки кого-то, пустоты на чьем-то месте. — Я не знаю. Я не знаю, когда она погибла. Я не знаю, кто ее видел. Как я могу отвечать на подобные вопросы?
— Синьора Брюэр… — женщине нелегко далась фамилия. Гласные получились слишком растянутыми и были слишком сильно акцентированы: Брююээр, — погибла в то утро. Тело ее обнаружили только после полудня погибла она, определенно, утром.
— Но когда?
Следователь будто не слышала его вопроса.
— Вы можете предоставить доказательства, что именно она отвезла вас в аэропорт в указанное вами время?
— Конечно же. Это можно определить по времени регистрации.
— Диктуйте. Время, название авиалинии, номер регистрационной стойки.
Лео повиновался. За спиной у него затараторили клавиши — преследователи, бегущие за ним в то злополучное утро. От этого утра его отделяли всего два дня, но, вместе с тем, отделял целый мир, целая вечность, приобретшая теперь новое значение: последние мгновения, прожитые Мэделин на земле; возможно, последние ее мгновения где бы то ни было. Вот Мэделин входит в квартиру со свойственной ей легкой бесцеремонностью, улыбается, касается нежными руками его рук, лица. Вот Мэделин умоляет его (самое страшное). Мэделин молит об утешении, о завершении начатого, о том хрупком союзе, который позволил бы им хоть краем глаза узреть вечность.
— Видимо, она вернулась в мою квартиру, — сказал Лео. — После того как отвезла меня в аэропорт. Разве портье не видел, как она возвращалась?
Следователь оставалась непреклонной.
— Нам понадобятся материальные доказательства всего этого. Авиабилеты, чеки, все в этом роде. Какие отношения связывали вас с потерпевшей?
— Я же вам уже говорил. Мы были друзьями.
— Какими именно друзьями? Близкими? Вы были ее духовником?
— Был когда-то давно. Когда мы только познакомились. Но вскоре это прекратилось.
— Как она себя чувствовала в то утро? Какой она вам показалась?
Лео пожал плечами. Какой ему казалась Мэделин? Она же погибла, Господи Боже! Какой она могла показаться?
— Нормальной. У нее часто менялось настроение. Иногда она казалась счастливой, иногда — печальной. Иногда это совпадало по времени.
— А в то утро?
Он замолчал. Следователь взглянула на него и явно что-то заметила: ее следовательские антенны уловили некую вибрацию.
— Вы с синьорой Брюэр были любовниками? — спросила она.
— Какой, право, дикий вопрос…
Она безучастно посмотрела на него.
— У меня работа дикая, господин Ньюман. И такая смерть для женщины тоже является дикой. Упасть с крыши — дикость, самоубийство — дикость, убийство — тем паче. Потому мои вопросы тоже диковаты. Я повторю: вы с госпожой Брюэр были любовниками?
— Я священник, — сказал Лео.
Следователь издала странный звук, нечто среднее между смешком и презрительным фырканьем. Очевидно, она была невысокого мнения о духовенстве.
— Мне придется попросить вас сдать кровь на анализ.
— Кровь? Зачем вам анализ моей крови, ради всего святого?! Клавиши продолжали стучать.
— Потому что незадолго до гибели миссис Брюэр вступила в половую связь. Патологоанатом обнаружил в ее теле семенную жидкость. Мы хотим выяснить, кто это был. — Ее слова зависли в воздухе, будто туман над гробницей. В ее теле. Внутри тела. И Лео как наяву увидел Мэделин, распластанную на базальтовой плите, Мэделин, от которой осталось лишь невразумительное месиво, груда изуродованных органов. Аккуратные пальцы в резиновых перчатках прощупывают ее изнутри, беспардонные чужие пальцы… Осквернение, профанация. Он будто со стороны услышал свой собственный голос, настигаемый стуком клавиш, воплями стрижей за окном и неизбежными угрызениями совести: