Все устремили взгляды на Кэлдера, ожидая ответной реакции. Но тот лишь перебирал бумаги, и движения его были быстрыми и нервными, словно он куда-то торопился.
— Кто же, черт побери, это написал?! — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Кэлдер казался абсолютно беспомощным. Он хотел получить ответы, а ответов не было. — И ради всего святого, какую он преследовал цель? — Привычная ирония, казалось, исчезла без следа.
— Мы уже неоднократно об этом говорили, — усталым голосом промолвил Тедеши. — Это всего лишь досужие вымыслы. Историки и археологи могут представить это в каком угодно свете, но на самом деле это лишь версии, предположения. Все, что у нас есть — единственная бесспорная вещь, которая у нас есть, — это текст.
Кэллер огляделся по сторонам, словно подыскивая нужные слова.
— Эта информация должна быть совершенно секретной, — решил он. Слово «секретная» казалось очень уместным. Secretus, «разделенный». Существует «секрет», таинство мессы, молитвы, которую бормочет священник во время сбора пожертвований. Тайное знание — это то знание, которым обладают приобщенные к гностическим обрядам.
— Разве подобные вещи не являются всеобщим достоянием? — сердито спросила Лия. — Большую часть жизни я посвятила борьбе за полную публикацию Кумранских свитков. Я не хочу быть причастной к очередному замалчиванию в научном мире.
Они с Кэлдером ввязались в ожесточенный спор.
— Это самая настоящая бомба, — сказал он. — Даже хуже. Ядерное оружие. Плутоний. Господи, да это Апокалипсис! Мы не можем просто так выпустить это в мир.
— Мы обязаны опубликовать текст, — настаивала она. — Рабочие материалы, предварительные результаты. Мы должны держать внешний мир в курсе дела. В противном случае пойдут кривотолки, начнутся всякого рода спекуляции на этой теме… Довольно тех сплетен, что циркулируют уже сейчас.
Восстановить худой мир удалось представителю Археологической палаты. В предыдущих дискуссиях он участвовал мало, и возникало смутное ощущение, что он — незваный гость из внешнего мира, некто вроде шпиона.
— Не может быть и речи ни о какой академической свободе, — заметил он и холодно улыбнулся Лие. — Мы имеем Дело с политикой, обычной, но вовсе не простой политикой. Как выразился Стивен, эта штука может рвануть почище бомбы. Меньше всего на свете правительству Израиля хотелось бы ввязываться в конфликт с христианами. А этот свиток принадлежит израильскому правительству.
Последовало неловкое молчание. Вскоре члены комиссии встали и начали складывать свои бумаги. Было не вполне ясно, приняли ли они окончательное решение, но к Библейскому центру уже приближалась буря. Выходя из кабинета, в котором заседала комиссия, Гольдштауб отвел Лео в сторону и сам же рассмеялся над излишней предосторожностью.
— Думаешь, мы сможем держать это в тайне? Лео, вся эта история вот-вот просочится во внешний мир. Помнишь статью в «Таймс»? Даже не думай, что этим все ограничится. Уже пошли сплетни, и это, заметь, только начало.
«Сплетни» — неправильное слово. «Сплетня» означает некое сплетение, а то, что проникло сквозь стены Библейского центра, больше напоминало едкую, коварно растекающуюся жидкость, первую струйку настоящего наводнения. Журналисты всего мира словно подкапывали запруду, ожидая, когда же ее наконец прорвет. «Обнародует ли Всемирный библейский центр полный текст свитка, чтобы научная общественность смогла самостоятельно его оценить? — вопрошал свежий выпуск газеты «Тэблит». — Можем ли мы быть уверены, что данный труд находится в руках компетентных ученых, а не диссидентов, мечтающих о сенсации?»
— Черт побери, что это за «Тэблит»? — спросил Гольдштауб. — Судя по названию, имеет какое-то отношение к Моисею.[105]
— Католический журнал, — пояснил Лео. — Интеллектуальный, довольно снобистский.
— Черт, откуда они это знают?
— Ты же сам вчера сказал: вся эта история уже просочилась в мир. И теперь просто ждет подходящего момента.
Леовернулся к работе. Изолированный от мира, защищенный от мира надежной прослойкой, он снова принялся за скрупулезное препарирование двух тысяч лет веры: буква за букву, слово за слово, око за око, зуб за зуб, сожжение за сожжение, рана за рану, полоса за полосу. Он прилагал комментарии, добавлял толкования, на цыпочках крался между тонкостями спряжений и склонений, синтаксиса и морфологии. Стояло лето. Зной корежил землю, свет разбивал мир на белые и бронзовые осколки, на солнечную и теневую половины. Камни накалялись до такой степени, что к ним нельзя было прикоснуться, цикады истошно вопили, будто прижженные линзой. В здании же сохранялся прозрачный холодок пещеры, пещерный холодок скриптория,[106] холодок покойницкой.