— Чего вы добиваетесь? — спросил Лео. Но они смотрели сквозь него, мимо него, по касательной.
— Слово принадлежит Господу, — сказали они ему. — У вас нет права на Слово Божье. Слово принадлежит Богу, Слово есть Бог, и иной Правды нет. — В их речи отчетливо слышались эти заглавные буквы. Один из них, молодой парень с бородой и остекленевшими глазами, приблизился к Лео. — Все прочие слова суть слова Сатаны, — громко произнес он. — Вы будете гореть в аду за то, что вы делаете.
— Все, что мы делаем, — это читаем текст, обнаруженный во время археологических раскопок, — попытался оправдаться Лео.
— Все это записано, — сказал мужчина. — Там, в Книге Откровения. — Он возвел очи горе и принялся цитировать: — И взял я книжку из руки Ангела и съел ее; и она в устах моих была сладка, как мед; когда же съел ее, то горько стало во чреве моем. — Он уставился на Лео. — Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?[114]
Работа над переводом продолжалась. Члены комиссии переписывали и вычитывали, взвешивали каждое слово, перебирали всевозможные варианты, спорили, критиковали, опровергали и размышляли. Дебаты всегда проходили на повышенных тонах, как будто каждый участник отстаивал личные интересы.
После одной из таких встреч Гольдштауб подошел к Лео и протянул ему последний номер журнала «Тайм». На обложке была помещена репродукция «Распятия» Мантенья, где Святой город грозно высится вдали, а на раздвоенном дереве висит нераскаявшийся вор. По всей площади картины извивался гигантский вопросительный знак. Заглавие гласило следующее: «Свиток подвергает сомнению историю Иисуса». Внутри находился краткий, точный обзор последних событий, а рядом — таблица с перечислением существующих новозаветных папирусов. Прилагались также рассуждения насчет современного положения христианства в мире. Рядом были напечатаны фотографии Кэлдера и Лео, тайком сделанные в римском Министерстве юстиции. «Приближаясь к третьему тысячелетию, вынужден ли будет мир лицезреть закат религии, которая, как никакая иная, ознаменовала истекшие две тысячи дет? В девятнадцатом веке Ницше провозгласил, что Бог мертв. Возможно, теперь мы станем свидетелями его похорон — в компании бывшего американского баптиста и католического священника-отступника».
А перевод тем временем шел своим чередом. Текст распарывали и сгнивали наново:
«В неделю, предшествовавшую великому пиршеству, он был помазан женщиной (Марией?) … он въехал в город, как и было предсказано, на спине осла; и люди славили его имя, имя своего царя. Когорта[115] была поражена.[116] Юдас это видел своими глазами. Он верил в возрождение народа (и) (восстановление?) дома Израиля, Он желал очищения Храма во имя Господа. Но человек по имени Иешуа полагал, что стал подобен богу,[117] и завладел властью царей, и был Мессией[118] Бог.[119] Его группа (?) ожидала за городом, пока старейшины позволят войти в город, ибо требовал он преcmoла, короны и распада римских сил, И старейшины города не одобряли его пути прихода к власти.
— Помазание в Вифании и Вербное воскресенье, — сказал Кэлдер, сидевший во главе стола. — Триумфальный въезд. Лаже на осле… Пророчество Захарии. — Члены комиссии склонились над транскрипцией и переводом Лео. — Тут упомянута Мария? Тут так сказано?
— Текст поврежден. — Лео говорил едва ли не извиняющимся тоном, словно он нес ответственность за всякого рода дефекты. — Имя — если это, конечно, имя — начинается с буквы Мю. Мы с Давидом работаем над поврежденными буквами. Боже мой, нелегкая же это задача… Нелегко сохранять объективность.
— Кому нужна объективность, когда варвары уже у ворот? — спросил Кэлдер.
Давид покраснел.
— Они просто глубоко верующие люди, — возразил он.
— Твои дружки, не так ли?
— Люди, чьи убеждения я во многом разделяю. Нельзя же вот так взять и растоптать людскую веру.
— А кто ее толчет? Извини, Давид, но топчет здесь только Иешуа. — Кэлдер переключился с волнения коллеги на страницу, лежавшую перед ним. — Это, в некотором роде, акт неповиновения, бунт, верно?… Когорта «поражена». Потрясена, ошеломлена, какая разница?
117
Употребляемое без артикля слово