— Только имей в виду, эту фанеру Серега сам и пишет, — вставил свое слово Таманцев. — Он у нас человек-оркестр.
— Постойте, так ты, Сергей, говорил, что это твой очередной проект?
— Кассе, ты не поверишь, — снова откликнулся Геннадий. — Проект называется «Я — Иуда»…
— Опаньки!!!!!! А он при чем тут?
— Ну как же, я же коптолог, — пояснил Серж. — А в начальной коптской традиции Иуде уделялось очень много внимания, он был фактически ключевой фигурой ряда гностических апокрифов. Иуда — символ духовного поиска, нетщеславной любви, самопожертвования и самоотречения… Мне кажется, если вдуматься, Иуда — один из первых бунтарей в истории человечества, потому он вполне коррелирует с тяжелым роком. Кроме того, Иуда — это трагедия, смерть, космизм — то есть опять же тяжелый рок. Вот поэтому «Я — Иуда».
— Нет, у меня сегодня вечер откровений, — подивился я. — Сначала Генка предлагает встретиться в ночном клубе, потом сам туда припирается в косухе и бандане, по ходу оказывается, что специалист в области коптского, с которым мне и забита стрелка, рок-музыкант, тут лее выясняется, что он еще и монах-расстрига, как и сам Генка, ну и на закуску он говорит, что он торчит и прется от Иуды, расследовать обстоятельства жизни которого мы, собственно, и подвизались…
Минут через пять Серж снова вышел на сцену и снова запел. И я, то ли потому что выпил уже достаточно бренди, то ли потому, что так на меня все это подействовало, не зная слов, подпевал ему, и кричал его имя, и свистел, и размахивал зажженной зажигалкой, когда он исполнял наиболее лирические свои композиции. Это было в самом деле необыкновенно талантливо и красиво.
После того как Серж отпелся, мы втроем переместились в другое место, где просто пили остаток ночи да говорили о жизни.
Сергей Ларионов родился в семье потомственных питерских интеллигентов, обожал родителей, обожал сестру. Окончил университет, во время обучения на филфаке его переклинило на коптских традициях и религии, поэтому он поступил в аспирантуру, вместо трех лет проучился в ней всего два года, с блеском защитил диссер. Основательно поднаторев в своей науке, Сергей решил дальнейшую жизнь посвятить Богу и принял постриг в том же мужском монастыре, что и Гена Таманцев. Еще ранее знакомые друг с другом, ребята здорово сблизились в своей обители, постоянно устраивали философские дебаты, пытались даже издавать в монастыре листок «Православный путы». Однако Генка сбежал из монастыря ввиду непредвиденных обстоятельств,[14] был заочно расстрижен и через некоторое время вынужден нелегально эмигрировать из России. История Сержа-Сергея развивалась по иному сценарию. Его младшая сестра, увлекавшаяся тяжелым роком и, похоже, входившая в сатанинскую секту, в один прекрасный день покончила жизнь самоубийством, написав ему на прощание очень сумбурное и ничего не объясняющее письмо. Горю тогда еще отца Сергия не было предела. Он бесконечно винил себя за то, что настолько ушел в мир сначала своей науки, а потом веры, что совершенно забыл о близких. Он прекрасно знал, что если бы рассказал своей Катьке о том, что понял сам, она бы так фатально не запуталась, а значит, была бы жива.
Постепенно горечь утраты сменилась для него осознанием нового долга: он не спас Катьку, но, может быть, сумеет достучаться до других Катек, может быть, подберет ключ к их внутреннему миру, научится говорить с ними на одном языке.
Только вот что это должен быть за язык? Ясно, что проповедью в наше время никому ничего не доказать. Зато современные тины и молодняк прекрасно понимают язык тяжелого рока. Придя к таким умозаключениям, отец Сергий обратился к настоятелю монастыря, чтобы тот благословил его на сольный проект. Тот посмотрел на своего монаха как на полоумного:
— Сын мой, — сказал он, — я вижу, что ты находишься под влиянием тех же бесовских заблуждений, что и твоя покойная сестра. Она накликала своим поступком жуткую беду на всех своих родичей, а у тебя так просто помутился разум в связи с ее кончиной. Единственное, что ты теперь можешь сделать в память о ней, — это молиться о ее заблудшей душе, которая не пожелала принять покаяния и не захотела отойти в мир иной так, как подобает православной душе — смиренно и с молитвой. Ее последний поступок глубоко аморален и отвратителен, он характеризует ее как женщину взбалмошную и нечистоплотную, достойную анафемы и осуждения. Я понимаю твои чувства, сын мой, но ты просишь о том, о чем не может быть и речи. Никогда не позволю я тебе принимать участия в бесовском действе, которое принято именовать роком. Думай о своей душе, спасай ее, ибо враг уже вплотную подобрался к ней и нашептывает в уши твои срамные и прелестные речи!
Выслушав эту тираду, Сергей, вопреки предположениям своего духовного отца, вместо того чтобы вернуться на путь истины и осудить сестру-суицидницу, повел себя практически неадекватно. Во-первых, он заявил настоятелю, что тот не имеет никакого права осуждать Катю, которую ему, Сергею, пока он жив, не заменит никто. Во-вторых, он сообщил, что, хочет того настоятель или не хочет, он, Сергей, непременно возьмет Катину старенькую гитару и станет петь для ее сверстников песни про нее же. Ну а в-третьих, он полагает, что вездесущий и всевидящий Бог мог бы и позаботиться о рабе своей и отвести от нее искушения, если уж на то пошло, и не допустить ее смерти. А если он все это спокойно допустил, а теперь еще требует того, чтобы истинные христиане заклеймили позором покончившую с собой девочку, то он жуткой лицемер, бессильный и самовлюбленный дурак, от которого в принципе нет никакого проку. «Понимаете, — резюмировал Сергей, — сейчас, во время беседы с вами, я вдруг понял, что Бог мне больше ни к чему. Он не помог моей сестре, он допускает войны, стихийные бедствия, с его соизволения и при его попущении люди убивают друг друга, измываются друг над другом. А Бог при этом только со всех спрашивает ответа, но не помогает никому. Ему надо кланяться, его надо бесконечно задабривать молитвами и жертвами, чтобы на выходе он дал тебе возможность умереть. Но ведь даже если он этого и не захочет, я умру все равно! Он не сможет отнять у меня этого права! А все остальное — просто мишура, фантики!!!».
С этими словами отец Сергий совлек с себя монашеское одеяние, сложил свои немудреные пожитки и отправился в путь. Сначала он вернулся в Питер, потом его начало кружить по жизни, он оказывался со своей гитарой то здесь, то там, и вот уже вышли два его CD, и вот о нем уже начали говорить как о явлении в мире рок-музыки. Наконец Серж на время обосновался в Париже. Именно здесь в один прекрасный день с ним нос к носу средь бела дня столкнулся наш Гена Таманцев. Они пообещали не терять друг друга из виду. А вскоре у Таманцева появилась возможность привлечь давнего приятеля как специалиста в наш проект.
— Знаешь, — под утро, когда небо уже начинало становиться белесым, говорил мне Серж, — тяжелый рок — это тяжелый рок. Это такая нелегкая судьба, если хочешь, карма. В нем и жизнь, и смерть, и все, что я знаю, и все мои вопросы к жизни. Знаешь, я сейчас пытаюсь осмыслить два момента — личность Иуды и идеи Ла Вея… Ведь Катька моя, похоже, на них подсела. Раскрутить бы это все, понять бы как-то… Ведь этот самый Антон Шандор — личность, безусловно, незаурядная. С какого такого перепугу он стал основателем альтернативной религии?[15] И что молодняк в сатанизме находит? Надеюсь, мне когда-нибудь удастся размотать этот клубок. Может быть, тогда я узнаю, что же толкнуло Катьку… Вот такой у меня рок. А проектом вашим я займусь с большим удовольствием. Мне всегда казалось, что придет время, и мои познания мне еще сослужат службу. Вот, похоже, такое время и настает. Я уверен, если взяться за дело с головой, можно нарыть очень даже много интересного. Коптский язык — это тоже мой тяжелый рок.
— Только я одного не понимаю, — честно признался я. — Как тебя в рокеры-то занесло? Ну, хотел говорить с молодежью, вразумлять кого-то — шел бы в преподы, тем более у тебя лее есть степень, вроде интересная квалификация?
— Да понимаешь, — ответил он, — это вопрос приоритетов и жизненной философии. Образование, даже самое что ни на есть фундаментальное и прикладное, — это всегда некий официоз. А молодые ребята официозу не верят. В общем, и правильно делают. Университеты во все времена у всех народов были проводниками официальной идеологии. Впрочем, случались и поныне случаются эпизоды университетских бунтов, но там инициатива исходила и исходит от студиозусов, а не от профессуры.[16] Это вообще классическое противостояние «студент — профессор», так сказать, самовоспроизводящаяся система. Я могу кого-то научить разбираться в коптском языке, устанавливать возраст папирусов, навскидку анализировать состав чернил — это у меня получится из позиции «препод». Но повлиять на чью-то душу, достучаться до внутреннего мира, причем в массовом порядке… Однозначно нет, не получится. Туг нужно другое. И я давно это понял, работая с сочинениями отцов Церкви и представляя себе воочию их деятельность в первые века христианства…
14
Об этом подробно рассказано в книге «Ключ Соломона». Если особо не вдаваться в подробности, то история Генкиного бегства и расстрижения выглядит следующим образом: Таманцев собирал материалы для написания биографического исследования о Христе. Настоятелю монастыря ход его мыслей и характер привлеченных источников не понравился; Генка был вынужден спасаться бегством, а заодно спасать и свой труд. —
15
Антон Шандор Ла Вей — основоположник современного сатанизма, автор нашумевшей «Книги Сатаны». —
16
Кстати, нынешней весной в Париже как раз и произошел очередной студенческий бунт, вызванный полнейшей непродуманностью закона о первом найме. —