Великий Дедка в форме номер один, то есть престарелого дедугана, оказался в вагоне столичного метро. Пассажиры, особенно молодые парни и девушки, как по команде закрыли глаза, делая вид, что они дремлют. Не уступили место престарелому и пассажиры, уткнувшиеся в книги и журналы. Великий Дедка не успел ни возмутиться невниманием к его преклонным годам, ни попросить молодежь, занимающую места, предназначенных ему, престарелому пассажиру, как в вагоне стало твориться что-то несусветное. Сначала надписи на стеклах «Места для пассажиров с детьми и пассажиров старшего возраста» загорелись рубиновым огнем. Теперь эти надписи гласили: «Места исключительно для лимиты!» Молодежь вполглаза взглянула на оскорбительные трафаретки, запылавшие на всех стеклах, и сделала вид, что это ее не касается.
— Наших пофигистов трудно прошибить, — шепнул Великому Дедке отказавшийся рядом Главлукавый в милицейской форме. — Попробуем-ка это…
Над каждым сидящим пассажиром, за исключением «пассажиров с детьми и пассажиров старшего возраста», в воздухе из синего пламени загорелись анкетные данные. И опять не подействовало — все эти данные можно было спокойно купить на дискетах, а теперь и на компакт-дисках, на знаменитой Горбушке. Но когда вокруг их голов, как бы пародируя святые нимбы, бегущие синие строки стали сообщать, что Евгений Полуйкин трижды судим, причем дважды за изнасилование малолетних, что он является «бугром» у рэкетиров на Преображенской площади, что он сейчас думает о том, как бы «замочить» конкурента Валерку Косого, а его соседка размышляет о том, как бы поубедительней наврать мужу, что новую дубленку подарил не любовник, а она выиграла ее на работе в лотерею, то пассажиры оживились. Пошли скабрезности. Сидит мужик, ест глазами блондинку напротив, у которой подола юбки едва хватает на прикрытие срамного места, и думает: «Ох, вот кого бы я трахнул!» А она как бы ему в ответ: «Чего пялишься, козел? Думаешь, не дам? С превеликим удовольствием. Смелей, козлина!» Среди пассажиров оказалось несколько убийц, скрывающихся от правосудия, множество проституток, причем только одна из них не болела венерическими заболеваниями, но зато ее подруга обладала пышным букетом болячек — и гонореей, и сифилисом, и СПИДом в придачу.
Пассажиры тыкали друг в друга пальцем и смеялись. Великому Дедке показалось, что они спятили. Ведь стоило кому-нибудь встать с сиденья, как его синие строки с компроматом пропадали. Но, увы, пассажирам хотелось знать подноготную каждого, а в том, что и сами оказывались в неприглядном виде, не усматривали ничего особенного. Главлукавый показывал ему, кем они на самом деле стали.
Участвовать в очередном бесовском смотре населения было очень неприятно. Выручка подоспела с неожиданной стороны. Справа появился Иван Петрович Где-то. Обвел глазами вагон, и от его взгляда мгновенно померкли все синие строки. Легкость, с которой он пересилил Лукавого, была поразительной.
— Грязное белье — еще не вся правда, — сказал он и исчез.
И опять Великий Дедка оказался в укромной каморке наедине с нечистым.
— Что, против Ивана Где-то слабо?
— Не слабо, однако чистоту эксперимента он подпортил, — согласился задумчиво Главлукавый. — Ему аукнется.
— А кто он такой, по-вашему, Иван Где-то? — спросил главный домовой.
— Какое-то аномальное явление. Что-то вроде НЛО, — уклонился от ответа Бес-2.
— Но вы же любитель правды! Зачем же хитрить? — спросил Великий Дедка и укоризненно покачал головой. — На поверку — вы приверженец правды очень избирательной. Вообще-то правда — вещь весьма относительна. Истина — абсолютна. Вот вы и подсовываете мне так называемую правду. Выдавая ее, естественно, за Истину. Уж вы-то знаете, что она не по вашему ведомству, а по ведомству Создателя. Да и не с правдой вы имеете дело, а с правдоподобием. Его-то и выдаете за правду, сбивая людей с пути к Истине.
— Вы стали поклонником Христа?! — удивился Бес-2.
— Я поступаю так, как народ. Он боготворит идола на капище — и я тоже. Он поклоняется Христу — и я тоже. Он отворачивается от него, и я — тоже. Такое же отношение — к Аллаху, Яхве, Будде… Но я помню и напоминаю о традиции.
— Удобно! Стоит позаимствовать, — съязвил Лукавый.
— Не выйдет. И вот почему. Эти шатания и заблуждения, вольные и невольные, складываются в дорогу к гармонии. Недаром немало мыслителей предсказывали этой стране, как вы ее прозвали, особую миссию в духовном возрождении человечества. В создании новой гуманистической морали, справедливого миропорядка, обеспечении гармоничной жизни. Из страданий своих все это создаст, не потому ли силы Зла так распинают Русь и ее народ?
Глава тридцать первая
Только теперь Иван Где-то понял, а еще больше почувствовал, что такое любовь. Систематические романы с любительницами поэзии, многие из которых считали его богатым писателем, а потом жестоко разочаровывались в его финансовом положении, не шли ни в какое сравнению с тем, что он испытывал с Дашей.
Теперь он жил у нее, выходя лишь поздно ночью на прогулку. Даша приносила с работы газеты, в которых из статьи в статью расхваливалось творчество Ивана Где-то и рассказывалось о мерзавце, который выдает себя за воскресшего поэта. Судя по газетам, этот Лжеиван дважды сидел в тюрьме за грабеж, а потом и за убийство, поэтому читатели призывались к бдительности и неукоснительному сотрудничеству с так называемыми правоохранительными органами, которых он в своей давней эпиграмме переименовал в кривоохранительные. Более того, у них якобы имелись все основания предполагать, что у Лжеивана есть подвиги и сексуального маньяка — он насилует и убивает женщин. Ну и бесчисленные материалы о Варварьке. Конечно, читая весь этот бред, они с Дашей смеялись, нисколько не беспокоясь о том, что его обложили по всем правилам. Даже ночью на прогулку он выходил в парике, с усами и бородой — Даша принесла их откуда-то, убеждая Ивана Петровича, что в таком виде его и родная Варварек не узнает.
В слове «родная» он улавливал налет ревности, но вообще-то Даша была создана исключительно для добра, любви, счастья. Провидение безусловно наградило ее женским талантом — Иван Петрович то и дело ловил себя на мысли, что она, красавица из красавиц, светится женственностью, но не тычет в глаза крутые бедра, высокую грудь, роскошные волосы. Он любил смотреть на нежную кожу лица, под которой, как лазоревое сияние, порой вспыхивал румянец — чаще всего от смущения, на синие, невероятной глубины глаза, атласно черные брови и такие же волосы.
Он смотрел на нее и вспоминал свою первую детскую любовь — однажды он увидел, как две девочки, взявшись за руки, самозабвенно кружились на каком-то бетонном пятачке, оставшемся от разбомбленного здания. Руины еще не были убраны, в соседнем уцелевшем здании размещался их детский дом. Было голодно и неуютно, но вот две худеньких, почти прозрачных девочки стали кружиться на пятачке, заливались от смеха, и те детдомовцы, которые присутствовали здесь, почувствовали себя тоже немножечко счастливыми, заулыбались, кто-то решил последовать их примеру и исполнить бесхитростный танец. Танец детского счастья… У одной из танцующих под коротеньким платьицем показывались желтые, прямо-таки цыплячьего цвета, штанишки. Они почему-то особенно поразили Ивана. Девочку звали Лида, и после этого он смотрел на нее почему-то как на чудо. Когда девочки, выбившись из силенок, перестали кружиться, Иван сказал Хванчкаре: «Обидишь Лиду — убью!» Он бы сказал это кому угодно, но попался под руку Хванчкара. Его верный друг в ответ лишь повертел пальцем у виска.
Несомненно, Даша вызывала у него изначальные, самые светлые и трепетные чувства. Он написал десятки лирических стихов, не испытав большой любви к женщине. Может, потому и написал, что никого не любил так, как Дашу? И в своей лирике он лишь передал тоску о страстном желании любить, поэтому его стихи и стали популярными среди женщин, обделенных настоящей любовью? Ведь что странно: теперь, когда Даша была на работе, а он днями сидел за письменным столом, пытаясь изобразить чувства невероятно счастливого человека, который любит и с такой же силой любим, стихи не получались. Из-под пера выползали корявые и неискренние строки, совершенно не отражающие те чувства, которые бушевали в его душе.