Кончилось все враз: старейшина вошел, девок шуганул и коротко, как подневольному телесу, бросил:
- Собирайся. Выходим.
Харр протер осовелые глазки, не осерчал - как-никак, мужик дал ему отвести душу. Поднялся. Проговорил степенно, как равный равному:
- Вели мне в мешок доброй снеди покласть. Следом пойду. Тайно
Сказано это было с такой многозначительностью, что старейшина никаких дополнительных вопросов не возымел - амантову бирку он углядел еще с первого раза.
Проводив взглядом хозяина дома, Харр почесал в затылке: все ли сделано? ан нет, не все. Он взялся за свой кафтан, Иддсом даренный, и принялся его исследовать. По давнему своему заведению он никогда особенно не следил за целостностью карманов, но зато пуще всего заботился о сохранении подкладки. Так и случилось: какой-то кругляш завесился в дырку и теперь дожидался своей череды. Синенький, как выяснилось. Харр, несказанно обрадованный, кликнул телеса и велел привести купецкого менялу с уборами женскими.
Меняла оказался не чета старейшине - сквалыга, пройдошливый до свербения в носу. Менестрель со знанием дела пересмотрел не слишком изысканный товар, остановил взгляд на головном обруче нежного розоватого тона с редкими угольными узорами; повертев его в руках, вдруг понял, что никакой это не бабий убор, а самые настоящие кружала - и сердце екнуло, точно была у него в руках живая и желанная плоть, а не камень теплый.
- Сколь ценишь? - небрежно спросил он, чтобы не получить в ответ несуразно большую цифру.
Уловка не удалась: меняла заломил-таки.
- Ты что, взбесился? Вот шваркну все об стенку за жадность твою, и пойдешь отсюда с таком!
- Нельзя дешевле, лихолетье грядет...
- Какое еще лихолетье? Не ври. Было, да все вышло. На нас наехали полегли костьми; ледостав осадили - их пчелами бешеными потравили-покусали.
- Ой нет, невдомек тебе, воин-слав, что лихолетье только возгорается, не на земле поднебесной - в умах темных. Еще натерпимся...
- Ты до этого терпения еще трижды дубаря врежешь от своей жадности!
- Коли так, одну деньгу скину.
- Во! Видал? Держи и будь доволен.
Он последовательно предъявил меняле синеную монету, амантову бирку и угольно-черный увесистый кулак. Добавил:
- Да в тряпицу заверни!
Завершив сей торговый подвиг, в обратную дорогу пустился уже не с тем унынием, которое предощущал по пути сюда. Следов каравана, ушедшего ранее, он, однако, не приметил - видно, шли они по иному торговому пути, а ручейная тропка была тайной. Харр на сей раз валандаться не стал, шел споро и управился за два дня и две ночи. Явился прямо к Махиде. Та взревела от радости - было видно, что не чаяла больше увидеть.
- Не реви, дуреха, на то служба. Могу и подоле пропадать, - успокоил он ее не слишком-то приветливо; но было приятно - ишь как ждала. - Только презентов на сей раз не образовалось, всего лишь кружала твоей подружке принес - не хочу, чтоб мы с тобой у нее в долгу оставались.
Махида взревела еще пуще.
- Да чего ты?
- Ты ж сказал: мы с тобой! А я уж думала, кинул ты меня, домом своим обзавелся в стане застенном...
Так. Наболтали.
- Дом не мой, - строго проговорил он. - Амантов. Дело я в нем вершу тайное, и этих моих слов ты даже не слыхала. Усекла? А болтать будешь - Иддс только мигнет, и замажут тебе рот зеленищем...
Это он оплошку допустил - рыдания переменили тональность и грозили затянуться на полночи.
- Уймись и на стол справь. Теперь уходить и приходить буду и вовсе нежданно, и чтоб от тебя ни единого глупого вопроса не следовало. Понятно? Жизнь-то впереди еще длинная...
Она послушно закивала и захлопотала возле очага, размазывая слезы по малиновым щекам. Нечаянно прихватила сажи - по зареванному лику пошли пепельные разводы, как на огневищенской стене.
- Не забудь - Мади покличь, чтоб кружала отдать, - сразу выплыли в памяти жаркие на вид кольца. - И как это вы только подружились, такие несхожие...
- Да выходила меня она, как птенца малого, - с готовностью отозвалась Махида, уже не знавшая, о чем теперь ей дозволено будет с мил-другом говорить. - Мамка моя с лихолетцем сбежала, гулящая она была, я-то ей хуже обузы. Ну, как припасы кончились, я решила по-ейному приработать, да глупая была, неумеха. Тот страж, которого я зазвала, побил меня ногами, а потом заявил, будто он - мой отец родной и хижина, стало быть, тоже его. Выкинул меня. Тут я уже и совсем с голоду скукожилась, в стан поползла - побираться. Тогда-то меня Мадинька и углядела. К себе, ясно дело, меня вести было невместно, но кое-как сюда притащила да по дороге стражей кликнула - ее слушались: рокотанщикова молодая жена, как же! Моего нахальника выперли, а она каженный день еду мне носила, ну прямо как в клювике. Вот и суди, дружба ль это или другое что... А насчет нашей несхожести - так теперь мы, почитай, обе сулящие.
У него рука так и дернулась - приголубить за такие слова.
- Да ты что? - удивилась она. - Когда я в прошлый раз тебе про нее поведала, ты аж вскинулся. Что, поперек горла тебе не к случаю пригулянные, а?
Он засопел, сдерживаясь, - еще начнешь отвечать, брякнешь лишнее. А девка она догадливая. Мадиньке это будет ни к чему.
- А то у нас сказывают, - вкрадчиво продолжала она, - неспроста среди ночи явился Солнечный Страж. Будто понесет от него одна из нашенских...
- Врут. Да и кто его видал, твоего стража-то?
- Его самого не видали, а меч его в ночи непроглядной светом солнечным над всем Зелогривьем лучился.
- Правду говорят, что бабьи языки - что рогатовы хвосты на ветру. Даже если б страж твой невидимый и впрямь прилетал - что ему, другой заботы не было, как здешних девок брюхатить? Вот пустите такой слушок, и поедет он гулять по свету, небылицы на себя наматывая, как перекати-поле. Кому-нибудь может и бедой обернуться.
- А, - беспечно отмахнулась Махида, - у нас уже сколько лет из уст в уста предвещание передают: родится, мол, новый бог. И принесет его неведомый, которого от других отличить легко, потому как будет он черным на белом и под белым. В Лилояне, где козлорогов разводят на шерсть да мясо, для того аманта держат, чтоб всех новорожденных козлят проверять. Ежели родится черный на белых ножках, его сразу в отдельный загон, за тремя загородками. Рожки прорежутся - снова проверка, у кого они белые, того еще пуще стерегут, чтобы, не ровен час, не принесли на спине или там меж рогов бога нового.