- Что, так и пропадает скотина зазря?
- Почему - зазря? Только их черепа и идут на рокотаны, лилоянским амантам большой прибыток.
Харр обсосал последнюю косточку наскоро обжаренного лесного голубя (а фазаночка была бы помясистее!), откинулся на постели. Что, не нагулялся в Огневой Пади? Судя по тому, как пола кафтана топорщится, то - нет.
- А что, Махидушка, - ухмыльнулся он - впрочем, без всякой задней мысли, - не сгожусь ли я тебе заместо Стража Солнечного? А там, глядишь, и за божком новорожденным дело не станет.
Но тут приключилось то, чего он меньше всего мог ожидать: Махида вся трепыхнулась, как утица, из воды выходящая, потом бросилась на колени подле постели и принялась Жарко и липко целовать его руки:
- Как же ты догадался, желанный мой? Я все сказать тебе норовила, да подойду близенько - и испуг берет ты ведь и за Мадиньку не порадовался...
- Ты что городишь? Орешков дурманных накушалась?
- Да каких орешков? В тягости я!
Оп! Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сговорились они, что ли?
- И скоро порадуешь? - спросил он без малейшего энтузиазма.
- За Белопушьем, надо думать, так что нам еще миловаться - дней не считано!
Он критически оглядел ее - действительно, со стороны и не подумаешь. У таких, ширококостных, долго еще вся их девичья стать в полной справе. На том и мужья, и родичи дотошливые запросто промахиваются.
- Ладно, коли так - давай сюда, - добродушно пробасил он. - Поздравлю.
А вот на Мадиньке-тонковеточке уже все было как пером написано. Явилась она на третий день, когда не ждали. Харр на собственное удивление засуетился, начал совать ей алые кружала в тряпице; она приняла, не ломаясь, но так, словно на плоту плыла, а все земное на берегу осталось. Золотые глаза ее сияли по-прежнему, но сейчас этот свет не разбегался солнечными бликами вокруг по хижине, а уходил куда-то в глубь ее самой.
- Что, не по нраву?.. - чуть ли не жалобно подал голос менестрель.
- Отчего же? - теплым, воркующим голосом отвечала она. - Только зря ты тратился, господин мой Гарпогар, ты ведь мне уже все заветы свои пересказал, и как нарушать их - научил.
- Выходит, нам и говорить не об чем?
- Если хочешь, я послушаю тебя, господин мой.
Нашлась слушательница! Он только махнул рукой безнадежно, вспомнив свои бессильные попытки сформулировать и обосновать то, что он в глубине души называл заветом заветов. Она подождала еще немного, закуталась в теплую шаль белоснежного пуха, вежливо попрощалась.
Он только пожал плечами и впервые почувствовал, что летняя теплынь кончилась, словно очутился он в самом конце тихрианской дороги, под закатным солнцем.
- Посылай куда хочешь, - угрюмо попросился он у Иддса. - Немило мне на одном месте.
- Что, новый дом не люб?
- Что ты! Обстава богатая, горница кругла, так что весь день солнышко в окна глядит. Лепота.
- Тогда не дергайся. Караваи железные мне доставили, теперь надо соображать, каким таким манером ковачу нашему заказ сделать, чтобы он до поры до времени не раскумекал, что к чему.
Харр почесал лоб под надбровной косицей:
- А подкоряжники не ожидаются?
- По правде говоря - навряд ли. В Медоставе Яром мудродейка отменная: наварила пчелиной сыти - приманка такая дурманная, смешала с кровью человеческой (нашелся телес неугодный), да этой заразой комья хлебные напитала. Едва рассвело, поставила на стену воинов, у которых руки поразмашистей, и этими комьями лагерь подкоряжников закидали. Тут как раз пчелы проснулись, их вокруг Медостава видимо-невидимо, приманку почуяли - и тучами на вонючек лесных! А жужжалки там, прямо сказать, что медвежата летучие, десяток насядет - и дух из человека вон. Так что не думаю, что те, кто в живых остался, успели залечиться...
Придумка была изрядной, и это Харра немного развлекло.
- Сделаем вот что, - проговорил он, чувствуя, что чужая затея заставила и его ум работать попроворнее. - Скажешь Лесовику, что надобно тебе отборное дерево на крепкие бороны, вот пусть он сам и укажет в роще, какие срубить. На бороны мы-де насадим железные наконечники, и когда надвинется вдругорядь опасность ратная, этими боронами - колючками кверху - замостим берег ручейный, да и на дно ловушек покидаем. Под такую сказку сколь угодно наконечников наковать можно.
- А ты хитрован, - восхитился амант. - Только вот дочку за тебя я бы не отдал - ты своей жене всю дорогу мозги крутить будешь. Что, не так?
- Будто ты сам без греха... Ну, не надумал еще, куда меня с поручением послать? Побегаю, пока холостой.
Амант потер подбородок, насупился:
- Поручение-то есть, да не про твою честь. Ты не вламывайся в амбицию-то, на это дело нужен мастак, досконально все наши обычаи и нравы знающий. А ты ведь у нас в основном дока по чужим землям да придумкам хитроумным.
- А в чем дело, ежели не секрет?
Нельзя сказать, что ему было так уж интересно - просто не хотелось возвращаться домой, тоскливо глядеть в зеленый лиственный навес над головой... или в стрельчатое окошечко - на пустую крышу с башенкой посередине.
Амант, мужик прямой, кобениться не стал:
- Есть у нас закон неписаный: ежели два аманта третьим недовольны, могут они суд над ним учинить. Только не просто это; загодя следует гонцов в соседние станы направить, чтобы тамошние правители тайно выслали своих соглядатаев за подозреваемым следить. Вот ежели они вернутся и доложат, что действительно дело суда стоит, тогда из трех станов по три аманта съезжаются и учиняют Девятное Судбище. И его решение непреложно.
- И выше такого судбища ничего не стоит?
Иддс надул щеки, с шумом выдохнул:
- Куда уж выше... Пожалуй, выше-то Тридевятое, только оно не собиралось ни в мой срок, ни в отцовский. Не людские судьбы оно вершит - всеземельные.
Дикая мысль ошеломила менестреля:
- Слушай, Иддс, а не думал ли ты, что и за тобой сейчас кто-то приглядывает? И что это, скажем - я?