- Но не навечно же!
- Не то теперь. Народишко серый, старинный язык возвышенный и тот позабыл. Как жизнь налаживаться начала, все аманты окрестные собрались на Тридевятное Судбище и порешили: никогда более уставленного порядка не менять, двум амантам за третьим следить, каждому становому жителю и простолюду окольному своего бога иметь; кто без бога - не человек, а скотская сыть. Кто закон сей нарушит, Девятному Судбищу подлежит.
Харр невольно покачал головой - детишки, детишки, славные вы мои лучники, надо бы до вас добраться, пока вы беды не натворили... Ну да теперь ему у м'сэймов задерживаться незачем. Пока до Зелогривья добредет, уж и папашей, поди, станет. Дважды притом. Так что пора.
- Что-то не так? - быстро спросил обережник, зорко следивший за каждым движением своего собеседника.
- Да вот мне подумалось, что по этому-то закону аманты не слишком должны обрадоваться, ежели ваш Неявленный снова на землю ступит. Он ведь будет един для всех, а аманты, сам говоришь, пуще смерти теперь боятся единой власти.
- Людская власть - над телом, богова - над сердцем, - строго возразил м'сэйм. - Не путай. В "Длении Дней" сказано, что Неявленный почитает власть амантову непреложной и вечной, но сам он владычествует всем сущим.
- Не понял, - сказал Харр.
- Тупой ты, однако. Аманты всеми делами становыми распоряжаются; бог же единый требует, чтобы дела эти были праведны.
- А если - нет?
- Покарает.
- Выходит, он выше всех амантов, выше Тридевятного Судбища?
- Так было, так есть и так будет.
- Ну так хрен они это потерпят!
Обережник резко наклонился вперед, глаза его снова сверкнули металлическим оружейным отблеском:
- А ты знаешь, сколько тут у меня в Предвестной Долине собралось м'сэймов? И каждый день прибывают все новые и новые. Как только Неявленный...
- Вот именно: как только, - перебил его Харр. - А ты не боишься, что это самое "как только" наступит не завтра? И не через день? И не через год? А людишки все прибывают, их занять нужно, безделье - оно смутные мысли порождает...
- Чтоб жилье справить да прокорм достать, и все это голыми руками - нет, на безделье сетовать не придется.
- Ах, вот почему ты им железа в руки не даешь. Мудро. Да, тогда с руками бездельными мороки нет. Другая беда: помирать они начнут. И не просто так, а в надежде своей обманутой. Ждали-ждали, да так и не дождались. А взамен что? Тюря зерновая да бормотун косноязычный на закате. Смотри, побегут вспять, и это уже бесповоротно. Одно дело - не чтить Неявленного вовсе; совсем другое - сперва поверить, а потом веру эту утратить. Смекаешь? Вера - как костерок: подкармливать надо.
- Вот потому... - голос молодого м'сэйма зазвенел, сам он распрямился и подался вперед, точно хотел сорваться с места - но овладел собой, слова снова зазвучали сухо и бесстрастно, точно стук деревянных ложек. - Ты спрашивал меня о кружалах окаменных, о том, что уцелело из списков, сделанных много позднее с болотных листов Звериловой братии. Так вот: все, что сохранилось, - здесь, у меня. Насколько я понимаю, это - половина того, что со звуков гласа божественного было написано.
- А найти остатнее возможно?
- Нет. И времени - в обрез.
- И намеков никаких, что там сказывалось?
- Это известно. И не кому-нибудь, а самому Звериле-Великосвятному божий глас поведал, какова награда праведникам после смерти. Попадут-де они в застолье изобильное и бесконечное, будут слушать рокотаны сладкозвучные... И узрят они бога...
- В каком это образе, интересно?
- Сказал же я - нет про то записей, а пустым словам верить нельзя: все переврано. Кто про пир городит, кто про озера с островами плавучими, кто про сады висячие... И все врут нескладно, незавлекательно.
- А ты чего хочешь?
- Мне известно доподлинно - певец ты и придумщик, охмуряющий народ своими песнями да небывальщинами (и откуда это он узнал? Здесь, в Предвестной Долине, Харр об этом и словом не заикнулся!). Так вот: сложи мне песнь доселе неслыханную о блаженстве вечном, что ждет каждого праведника, верующего в приход Неявленного. О дарах несметных, ему уготованных; о дворцах окамененных, для них распахнутых, о воле безошейной, телесам дарованной, о девах полногубых, неперепоясанных...
- Хм... - недоверчиво произнес Харр.
- И о девах тоже - там, за смертной чертой, все можно. Ты слушай меня! Сложишь песнь яркую, как семь радуг, друг на дружку наложенных, и такую призывную, чтобы каждый мой м'сэйм за блаженство это обещанное послесмертное добровольно бросался бы хоть на меч, хоть в костер. Я дам тебе рокотан чудозвучный, будешь петь ты на каждом холме, а когда ступит на землю Неявленный, мы предстанем пред ним - я первый, а ты - второй. Из толпы великой - второй! И еще я скажу тебе... - голос м'сэйма понизился до шепота, хотя кто мог услышать - любое слово так и оставалось погребенным в подземелье этом подгорном. - И еще на листах тех значится: недолги будут дни бога единого на земле нашей. Ты про это не пой, этого не надобно... Только после ухода его останутся боговы споспешники, слава о коих пребудет уже до скончания рода людского. И первым среди них буду я! Ты - вторым.
Ну вот теперь действительно было сказано все. И пора было смазывать пятки. А то ведь и вправду будут водить его, точно зверя ручного на цепочке, от холма к холму, а он ежевечерне будет врать им про долю лакомую, загробную,
А ведь на Тихри родимой каждый ребенок знает: после смерти ледяные просторы, где лишь темень и безмолвие... Он глубоко вдохнул нездоровый, промозглый воздух, прямо-таки осязаемо ощутил едкое отвращение ко всякой лжи.
- Вот что я скажу тебе, ты, первый споспешник Неявленного, - проговорил менестрель снисходительно. - Может, и невдомек тебе, но песни ведь по заказу не пекут. Чать, не мясной пирог. Чтобы песнь сложить, надо знак получить нежданный: то ли закатный луч, то ли приветный взгляд... иной раз мужичонка проползет толстопузенький, в дымину полосатую пьяненький, - на него глядючи, припевка застольная сама с языка соскакивает. Так вот. Есть у меня на родной дороге пословица: сколько девка огурчиком ни балуется, а без мужика дите не родится. Понял?
По окаменелому лицу молодого м'сэйма Харр прочитал, что тот ничего не понял. Ну что с него возьмешь - тупой, видно, за всю свою жизнь двух строк складных да напевных не сложил, тем более что на этой убогой землишке и петь-то одним амантам дозволено.