— ...Только, разумеется, ни в коем случае не обращайтесь к врачам! Люди, которые учились на трупах, не имеют права прикасаться к Духовному Существу!
Помню, я захлопнула дверь в ярости:
— Если тебя прихватит, небось в поликлинику побежишь! А людей морочишь!
Тем не менее салон приносил ему изрядный доход — все жаждали чудес, не желая больше думать и работать. Ну что за жизнь такая, о господи? Есть ли справедливость?!
Но чего-то все же Гуне не хватало для полного счастья — он то и дело приходил к Мите и вещал. Митя сидел всклокоченный, завернувшись в рваный халат, а перед ним разглагольствовал гладкий, благостный Гуня. Картина эта напоминала, как подметил Митя, известное полотно Репина «Отказ осужденного от исповеди».
Уже почти забылось то время, когда они бились из-за меня на лестнице на шпагах. Теперь Гуня приходил подчеркнуто к Мите, беседуя с ним почти что как с равным: то о египетских мистериях, то о скором конце света, к которому надо начинать готовиться уже сейчас. Митя страдал, извивался буквально ужом, выслушивая очередные Гунины «видения» — например, о необходимости бросить все и поскорей транспортироваться в кремниево-астральное невидимое тело.
Митя, «бывший ученый», как он сам себя называл, не мог выслушивать весь этот бред спокойно, но и выгнать гостя не мог. Он вообще никого не мог выгнать, переживая за всех.
— Продам материалистические убеждения. Дорого, — мучительно отшучивался Митя.
Но Гуня давил, предлагая дематериализоваться немедленно!
На этот раз он явился с другой программой: Жезл Силы!
И я должна была выслушивать эту чушь, кидая восхищенный свой взгляд то на одного, то на другого, оценивая их эзотерические, мистические знания!
Гуня вдруг поднял ладони и стал двигать ими то влево, то вправо, подобно локаторам на летном поле.
— Я чувствую, где-то рядом, — он зашевелил загребущими пальчиками, — находится один из мощнейших Жезлов Силы, способный управлять миром!
При этом он тянул ручки явно в сторону апартаментов Мары!
Все это можно было бы слушать, если бы мы не торопились в гости.
— Ну и что? — вспылил Митя. — И на хрена тебе этот Жезл? Дай тебе силу, ты всех... загонишь куда-нибудь в пустыню — и будешь горд!
Гуня не реагировал на столь гнусные выпады: уж он-то знает, куда вести!
Тут у нас под форточкой завелся какой-то дряхлый «хорьх», и в форточку пошла струя выхлопного газа. Митя мог терпеть это долго — «надо же человеку разогреть машину», — но если терпение его иссякало, стоило ему только встать — автомобиль, испуганно хрюкнув, выезжал со двора. Митя стеснялся этого своего таланта, как и многих других, и эту тему мы никогда не обсуждали. Изгнав со двора очередную «вонючку», Митя стыдливо отводил глаза: мол, так, ничего особенного — встал, хотел обматерить его через форточку, но тот сам почувствовал вину и заткнулся. Материалистическая трактовка. Зачем без крайней на то нужды прибегать к мистике?
Наконец Митя поднялся — и мотор утарахтел. Гуня, естественно, не обратил на это внимания: он слушал лишь Себя!
— Но Жезл Силы... будет работать лишь на того... кто убьет его старого обладателя! — прохрипел он.
Ничего себе программка.
— Надеюсь, это не у нас намечено? — поинтересовался Митя.
Но Гуня продолжал лишь самоуглубленно вещать:
— ...иначе в новых руках Жезл будет лишь куском железа!
— Железа? — корыстно поинтересовался Митя. — А может, золота?
— Я вижу этот предмет! — вдруг совсем утробным голосом заговорил Гуня, глаза его потускнели и перестали что-либо выражать. — Он... небольшой... пятиконечной формы... бронза... сверху — красная яшма... лучи, расходящиеся из центра, — гелиотроп, свернувшийся двадцать столетий назад... из капель Христовой крови!
Та-ак... Мы с Митей невольно переглянулись: знакомая вещь!.. Снова появляется?
— Так кто... убивать-то будет? — поинтересовался, нерешительно покашляв, Митя.
Но Гуня не отвечал. Вот сейчас он ухватит Жезл Силы — и начнет «ковать добро»!
Мы молчали. Снова брякнул звонок. Митя пошел открывать — и вернулся гораздо более ошарашенный, чем в первый раз. На мой немой вопрос Митя лишь в отчаянии махнул рукой: мол, увидишь, недолго осталось ждать!
Появился Апоп, наш кавказский друг и (теперь уже, наверное, бывший?) аспирант Мити.
— Ты что... покрасился, что ли? — не удержалась я. Кончики его волос, усов и бороды из черных сделались рыжими, местами палевыми.
— Сгорел! Подожгли мой магазин! — вращая очами, произнес Апоп.