Апоп «заодно» нагрузил самолет довольно тяжелыми ящиками. Что бы там могло быть? Не оружие ли это? При его-то страстной ненависти к войне?
На следующий день, выйдя из почти пустой гостиницы, мы поехали на место наших прежних пикников, на берег реки. Плетеные шалаши с круглыми столами — срезами могучих деревьев — частично сгорели, частично обгорели. Мы молча шли по руслу высохшей реки. Темных зеленоватых гильз было под ногами почти столько же, сколько гальки.
— Ты думаешь — это понравится туристам?
— Мы все это уберем!
...По-моему, наоборот — еще несколько ящиков привез.
Мы подошли к белой вилле. Колонны были сколоты пулями.
— Здесь миллионеров будем селить!
К воротам подошли трое амбалов в камуфляже, обвешанные оружием.
— Этих мы уберем!
Те слушали его слова с легким недоверием.
Крутя ногами круглую гальку, перемешанную со звонкими гильзами, мы вернулись к машине и поехали в гостиницу, объехав на подъеме ржавый перевернутый бронетранспортер.
— Ты понимаешь, что «Аэрофлот» сюда летать не будет, — сказала я. — Надо тебе купить самолет.
— Нам, за нехорошее наше поведение, никто не продаст! — усмехнулся Апоп небритой щекой.
— Я продам, — произнесла я, чувствуя холодок ужаса.
— Сколько? — спросил Апоп.
Я назвала. Он не дрогнул.
— Но я надеюсь: это останется между нами, — произнес он так же тихо и страстно, как тогда в вагоне шептал: «Сними... пусть тело дышит!»
Боюсь, что его израненная республика так и не узнает, что у нее есть этот самолет!
Мы прилетели на нем обратно в Питер — и когда я спросила его, когда мы на его собственном самолете снова полетим к нему на родину, он задумчиво промолчал.
Честно переведя деньги, Апоп резко исчез и не появлялся: «Не твое дело, женщина, знать о моих планах!» Кстати, они меня и не интересовали... По-моему, их и не было. Отдыхай, мой «единственный».
...Атеф рассеянно выслушал мое предложение, перевел за самолет деньги. Но помнит ли?
Теперь я вздрагиваю от каждого международного звонка. Какой из «единственных»?
Но похоже — пока им не до меня!
Однажды Сиротка вошла ко мне в кабинет без вызова и, сев неожиданно вольно, предложила «просто поболтать». Я изумленно смотрела на нее: что творится?
— Вообще-то на болтовню нет времени.
— Тогда к делу. Институт, я слышала (откуда она могла это слышать?), продает самолет. Хочу его купить.
«Ага, — поняла я. — Деньги «моржа». Сколотил, Значит, кое-что за свою долгую безупречную службу! Но светиться не желает — не позволяет партийная совесть. Скромность, скромность и еще раз скромность. И это хорошо. Думаю, что ее дури он особо разгуляться не даст».
— Цена тебе, я думаю, известна?
— Разумеется! — с достоинством ответила она.
С этого взноса удалось выплатить задолженность по зарплате и даже слетать с группой приближенных в Болгарию, в Несебр.
Только взлетев, мы все крепко клюкнули (кроме, разумеется, автопилота) и под руководством старого «моржа» Цыпина заорали песню его боевой молодости, когда он был в Америке морским атташе:
Я взмахнула руками — и все грянули хором (каждый тайно ликовал — какой он «скромный» и хитрый):
...Когда-то, во времена моей буйной молодости, у меня одновременно в одном крохотном южном городке было пять... скажем так: поклонников. Выходя на бульвар с одним, я каждый раз дрожала от страха: вдруг встретятся и подерутся?.. Не подрались! И даже — не встретились!
Так и тут.
А самолетик мой между тем понемногу летал. И теперь я ждала его из Парижа. Поэтому, войдя в офис, я сразу кинулась к факсу... Летит!
Я набрала номер:
— Зайди!
Через некоторое время дверь открылась — и вошел Март. Он был весь с ног до головы в черной коже, его льняные кудри струились по плечам, его огромные синие глаза задумчиво сияли.
Теперь он был водителем нашего автобуса.
Все же лучше иметь дела... как бы помягче это сказать... со знакомыми. Во всяком случае, заранее уже знаешь, что делать, чтобы он чувствовал себя сильным и значительным.