— Последний пакет остался, ровно полкило! — светло улыбаясь, произнесла старушка, одетая в какую-то детскую курточку. — Хорошая корюшка, хорошая! — Для убедительности она важно кивала маленькой головкой, одновременно утирая сухонькой ручонкой губы. Старичок, сияя, влюбленно смотрел на нее: надо же, какая у меня супруга проворная, умеет дела вести!
Правда, причины сияния его взгляда были очевидны и не совсем безгрешны, но и причина эта, помню, наполнила меня умилением: надо же, в таком возрасте и так любят друг друга, не могут глаз отвести и все прощают!
— А свежая? — Присев к ящику, служившему им прилавком, я подтянула целлофановый пакет к лицу; за мутным целлофаном, прижавшись серебристыми боками к стенке, светились рыбки. Прикрыв от наслаждения глаза, я глубоко вдохнула огуречный аромат свежей корюшки, этот первый весенний запах в нашем городе.
— Свежая, свежая! — обрадовался старичок. — Только что сын вернулся... ночью на лед ходил!
Ликование наполнило меня до кончиков пальцев — все приближалось, причем стремительно!
— Но сейчас ведь лед слабый, наверное? Не боитесь за сына?
Я услышала свой голос слегка со стороны... правильно идешь!
— Вот такой он у нас! — проговорила старушка. — Не спорь, мама, — и весь разговор! Всю ночь Богу молимся, когда он уходит!
— А можно мне увидеть его? — проговорила я, замирая. Иначе как с ангелами, путь этот мне не пройти.
— А что ж? Можно, — рассудительно кивая, сказала старушка.
— Вот это характер!,— имея, очевидно, в виду меня, но радостно глядя на свою супругу, воскликнул старичок.
— Тогда денег не надо, не надо! — Старуха замахала темной ладошкой. — Мы тебя угостим!
Счастливые таким удачным завершением торговли, они запихнули пакет в клеенчатую потертую сумочку, и мы пошли.
Оказалось, что и за домом Марта жизнь существует, о чем я, правда, и раньше робко догадывалась. Мы свернули с шумной Садовой, прошли через сквер Никольской церкви мимо молящихся и нищих, под сенью огромной голубой колокольни на тихий Крюков канал.
И тут меня нагнал новый шквал счастья, заставивший даже вспотеть, — наконец-то разум догнал душу и все объяснил, расставил по местам — но и припугнул до дрожи. Конечно, я уже бывала здесь, но в качестве Гуниной прислуги, и здесь пекла картошку... А прийти сейчас так, одной, с согласия старичков — то было уже полной и окончательной счастливой капитуляцией, тут не стоит уже лепетать: «А не одолжите ли спичек, у нас вдруг закончились» — тут уже полная «явка с повинной». Ну и пусть! Все правильно! Я даже обогнала старичков и с колотящимся, прыгающим сердцем подождала их у арки — не стоит и их роль принижать, показывать, что путь мне известен — сколько уже раз я пролетала его в мечтах, — и неужели мы идем по нему на самом деле?
Мы вошли через кривую трубу арки, через двор, обтянутый нежным мхом, словно ложа бархатом, в темную, сырую дыру лестницы, три ступеньки вниз, потом вверх. Такой узкой и крутой лестницы я не видела больше нигде. Дверь, ослепив светом, открылась не на площадке, а прямо посреди лестницы — в длинный и узкий коридор. Потом батя лихо и слегка даже воинственно распахнул дверь в комнату — и Митя, сидевший за столом под абажуром, вскочил так резко, словно испугался. Потом он сказал мне, что тайно ждал этого и боялся, — но, видимо, больше боялся — ежели пришла я, а не он!
— Вот — невесту сторговали тебе! — радостно сообщил батя.
Мы с Митей вдруг ухватили друг друга за одежду, словно боясь, что один из нас растает.
И вот — батя отбушевал за столом, а мамаша тихо отликовала — не зная, к счастью, некоторых тонкостей ситуации (в толпе гостей Мити они не запомнили меня, да я и была совсем другой — Гуниной прислугой) — ...а теперь...
Мы удалились наконец в Митину комнату, продолжая пребывать в некотором шоке. Трусость, к счастью, приходит ко мне уже после действия, и вот она меня охватила, но ничего уже не могла изменить — теперь уже пришла пора Митиной смелости.
— Э... э... — пробормотала я изумленно, — что это мы?
«Ку де фудр» — удар молнии, как называют французы такой род любви.
Сколько времени она тлела, накапливалась, брезжила. Да нисколько не брезжила, все было ясно с первой нашей встречи, но мы были не одни... и если бы я не пришла... все бы и осталось грезой?
Началось это так давно... сколько же мы мучились?
Мы — я, Гуня и Митя — сидим на валунах у тихой, удивительно спокойной в тот день Ладоги и ждем проводника, который должен провести нас в заповедную зону, которую, по слухам, активно осваивают инопланетяне, — птицы там совершенно не поют, а коровы, напротив, непрерывно мычат. Но путь туда очень непрост, требуется проводник.