«Теперь жилплощадь перейдет в руки человека, который оставался верен до конца».
«Ее больше интересовало другое… более, скажем так, материальное».
«Бар сам составил завещание... об этом вам, конечно, известно»...
Все эти фразы, смысл которых я не постиг в разговоре с Маратом и расшифровку оставил на потом, – из них сейчас тоже сложился пазл. Запоздалый, ни на что уже не влияющий и никому теперь не нужный.
Вот почему Вера никогда не рассказывала мне о своей работе. Чтобы у меня не было шанса даже заподозрить, даже теоретически допустить возможность существования ее личных доходов и сбережений.
Причины? Они очевидны. Я не витаю в иллюзиях: женщина ведет себя подобным образом лишь в одном случае. Тогда, когда парню, от которого она шифруется, нет места в ее мечтах о будущем – если ту надрывную агонию, в которой мы живем последние два года, можно назвать мечтами о будущем.
Это настолько в духе той течной сучки, по которой в прошлой жизни сохли все мои друзья по «Хищнику»… Это настолько, мать вашу, стильно, что я даже на четверть секунды забываю о Стасе и пытаюсь ухмыльнуться распухшим, похожим на пластилиновую анимацию ртом. Нико! даже десятки разномастных и разнокалиберных членов – славянских, кавказских и монголоидных – не смогли вытолкать из Веры эту Нико: хитрую, расчетливую, эгоистичную и… И прекрасную.
Если бы все вокруг не потеряло смысл, я бы восторгался сейчас тобой, чертовка Нико. Ты снова, несмотря на восемь добанных лет, меня удивила – да так, что красоту твоей игры не затмевает даже мое унижение. Могу лишь догадываться, на сколько квартир, дач, гаражей и золотых изделий ты успела развести облагодетельствованных стариков, калек и умственных инвалидов.
Конечно, ты вложила все в дело – в наше с тобой общее дело, уж в этом-то я не сомневаюсь. И все же… Все же: ни об одном из своих замутов ты мне не рассказывала и сделала все возможное, чтобы не рассказали другие. Например, Бар, которым я мог бы заинтересоваться как старым знакомым, узнай я о твоей работе чуть больше, чем ты хотела мне показать... Гениальная, идеальная стерва.
…гениальная идеальная стерва плачет в трубку и просит приехать как можно быстрее, а значит, всего того, о чем мне думается, сейчас нет. А есть только ее слезы в трубке и Стас у нее на руках.
Стас, который еще сегодня утром спрашивал меня о моем Боге и выяснял, догнал ли Чико Хикс мистера Кинга. А сейчас мне надо приехать к нему «как можно быстрее», понимаете?
Поэтому я гориллой прыгаю, расталкивая людей на эскалаторе и не извиняясь; поэтому затискиваюсь в закрывающиеся двери, и бью ребрами ладоней по скользким от человеческого пота поручням, и ломлюсь через встречный поток по подземным переходам, и гоню из долбанной ясной головы прочь все, кроме одной спасительной мысли-соломинки.
Ты всего лишь человек, парень, всего лишь human being. Поэтому просто делай, что должен. А ты должен верить, парень, ты должен тупо верить. Ты сам давеча сетовал, что слишком недолго верил, и вся твоя жизнь из-за этого пошла наперекосяк. Так вот не повторяй своих же собственных ошибок, брат, не будь дураком.
Так сказал мне сегодня Азимович. И плевать, что его не существует.
Я порву пасть любому, кто скажет, что его нет.
***
Знаете, как выглядит злокачественная опухоль мозга? Она похожа на яичный белок, чуть поджаренный и тут же выложенный на тарелку. Такой, уже белесый, но еще студенистый и полупрозрачный. Только, в отличие от яичницы, эта мразь живая, и она никогда не застынет. Она будет разливаться, вгрызаться в клетки, пронизывать ткани, заползать в извилины, откуда ее не выковыришь никакими нано-скальпелями, – и, главное, постоянно расти. Завоевывать территорию, каждым новым миллиметром вас убивая.
Невозможно выдрать из грядки пучок травы, не оставив в земле ни одной из ниточек корня. Самые тонкие оторвутся, зацепятся за почву и снова вызреют, откормятся и полезут вверх, поражая все вокруг себя новыми отростками-метастазами. Так же и с медуллобластомой – примитивной нейроэктодермальной ОГМ, как ее называют в учебниках по медицине. Вам может показаться, что вы вытащили долбанный корнеплод, эту дьявольскую тонкострунную репку, – а через какой-нибудь год на его месте вырастает целое дерево. Ветвистое, как кораллы Океании, и теперь, вполне возможно, уже неоперабельное. Потому что метастатировало в спинной мозг, например. Или поселилось в задней черепной ямке, по соседству с жизненно важными органами.
Вам может показаться, что операция прошла успешно, да. Вы будете плакать, стонать от радости и бросаться на шею усталому нейрохирургу, ставить свечки всем богам мира и упиваться в дым праздничным шампанским, – но ваше счастье будет не менее эфемерным, чем оптический эффект луж на теплом асфальте. Иллюзия. Потому что успешными здесь считаются операции, после которых 50% прооперированных живут без рецидивов три года.
И поводы для радости здесь – надежды. Возможно, за эти три года знаменитые израильские врачи придумают что-нибудь новенькое. Возможно, за эти три года человечество победит рак.
Только три года, понимаете? И только для половины из всех пациентов.
А мой Стас попал в другие 50%. Те, чьей успешности хватило лишь на год с хвостиком. Просто так попал, без особой причины. Потому что ведь должен же был кто-нибудь в них попасть.
Потому что папе Азимовича было угодно затасовать его именно в эту, а не в другую, колоду. Нет проблем, Боже. Чистая случайность.
После операции, которую называют успешной, вы еще год с лишним проводите в больнице. Химиотерапия – это не кратковременный сеанс облучения, как думают многие. Химиотерапия – это, например, шесть циклов процедур по сорок дней с интервалами в месяц. И процедурам этим несть числа: лучевые и химические, капельницы, катетеры, препараты с побочными эффектами, переливания крови и наркозы, от которых ваш ребенок смотрит глюки и думает, что это мультики.
На все это время главными словами для вас станут непонятные уху непосвященного аббревиатуры – ЯМР, МРТ, ПРТ. Расшифровки томограмм вы всякий раз будете ждать с тем же чувством, с каким ждали шлюпок замерзающие в воде пассажиры «Титаника».
Всю вашу жизнь будет определять уровень тромбоцитов, лейкоцитов, гемоглобина и прочих вещей, обычному человеку абсолютно неинтересных – потому что от них зависит, можно ли проводить вашему ребенку очередной сеанс того самого облучения, от которого у него выпадут волосы. Впрочем, волосы – это не страшно, волосы потом снова вылезут. Страшно – это когда после года позитивной динамики и обнадеживающих, кристально чистых результатов всех этих аббревиатур, когда у вашего ребенка снова отросли брови, он опять стал бегать и ему даже разрешили вернуться в тот самый садик, куда он, как вы думали, уже никогда не пойдет, – страшно, когда после всего этого у него снова начинет идти носом кровь. И плевать, что последними положительными расшифровками вы оптимистично потрясали всего каких-то пару месяцев назад.
Да, вас, конечно, обо всем предупреждали и вы раньше времени не радовались – боялись радоваться. Вы продолжали копить деньги и искать чудо, потому что потенциальное чудо незнакомых вам израильских врачей – это, на самом деле, очень хилое, ненадежное и малохольное чудо по сравнению с тем, которое вам требуется. Вы стали циником и не особо верите в сказки. «Мечты сбываются», «Нереальное реально», «Impossible is nothing» – все это рекламные слоганы, не облегчившие жизни никому, кроме своих авторов.
Поэтому вы не спали спокойно ни одной ночи после той самой успешной операции. Сколько бы ни старались вы внушить мальчику, что он не хуже других, сколько бы ни учили его драться и подтягиваться, сколько бы ни уговаривали неудачника-физрука разрешать ему пинать мяч на детской площадке, – сколько ни кроили бы вы хорошую мину, вы всегда помнили, что ваш ребенок по-прежнему очень, очень серьезно болен. И продолжали вкладываться в чудо.
Деньги на лечение – не самая серьезная трата; их можно накопить, найти через благотворительные фонды, через друзей, через социальные сети, в конце концов. И операцию, и лечение оплатить не так уж сложно, когда ты работаешь не грузчиком и не учительницей общеобразовательной советской школы.