– Нехороший ты человек, Дёнко! – качает головой Пороков и вдруг пару секунд смотрит на меня так, что мне становится не по себе. Наверное, такому взгляду он обучился у онистов. А те, в свою очередь, подсмотрели его в перестроечных фильмах «про Берию». – Ты врешь мне, Дёнко. Ты ведешь двойную игру.
– Да ну вас на хер, парни! Вы сейчас дерьмо какое-то все несете. Если я когда-то играл у него на басу, это не значит, что я знаю сейчас что-то, чего не знаете вы, понимаете? Бред какой-то, блин. Ваше здоровье!
Поднимаю пластиковый стакан и, пользуясь случаем, отчаливаю. Стакан, впрочем, я не забыл предварительно наполнить до краев. Людей вроде Порокова всегда надо использовать по максимуму. Совеститься нечего: как ни старайтесь, они все равно используют вас с большей для себя выгодой.
Вслед мне доносится инфантильный скулеж-мольба Толи Болдырева:
– Дённнка! Ты знаешь, кккго спрашивать, если нажрешься и ннсможшь рулить!
Конечно, знаю, дорогой. Только тебя и твоих гаражных пост-рокеров. Иного и в мыслях не было.
Снова залезаю на Facebook, чтобы подсчитать собранные трудягой Эдди номера мобильников. Перед глазами мельтешат строчки, смайлики, восклицательные знаки, «привет», «!!!», «сколько зим», «сколько лет», «я в «Ниссане», «я в «Билайне», «я в «ПрайсУотерхаус-Куперсе», «я в шоке», «я в жопе».
Я пропускаю все это, цинично плюя на искреннюю радость когда-то дорогих мне людей – сейчас не до сентиментальных вдохов-выдохов; из потока строчек вычленяю только номера. Их тринадцать, плюс еще пара-тройка по странной прихоти хайтека сохранилась таки в памяти моего мобильника. Негусто. Но ждать больше нет времени, начнем с того, что есть.
…в Москве это вообще просто. Город вечно подогретый, слишком много противоречий в одном месте: подними температуру на пару градусов – и все, точка кипения. Угли в дагестанских шашлычных, фаеры футбольных фанатов, вечный огонь у могилы неизвестного солдата… Что еще? Да что угодно, берите телефонную книгу и тыкайте наугад. Температура всегда выше стандартной, в любой декабрь, при любом штормовом предупреждении. Подкинь угля, подверни вентиль, и через мгновение пар начинает свистеть отовсюду.
Было одно интервью... Года через полтора после войны меня пригласили на канал «Культура» в программу «Эволюция». Сванидзе, Марат Гельман, Ерофеев, Женьку Сандро из Тель-Авива притащили, он тогда еще не ушел в ООН… кто-то еще был, я уже не помню. Всего – человек двадцать.
И вот подсаживается ко мне Швыдкой, – он был ведущим, – и спрашивает: «Как по-вашему, с чего все началось?» Представляете? Он, блин, прямо так и спросил. И даже не улыбнулся.
А что началось? Да, изменился градус, стало горячее, страшнее, опаснее, но что началось? Что изменилось-то на самом деле? Да ни хрена, и в этом главная трагедия.
Русские националистические марши. Убийство дагами футбольного болельщика. Те же лезгинки. И генсек в твиттере: «Все под контролем, мы держим руку на пульсе общества». Они же и вправду думали, что контролируют ситуацию! И главный враг – демократическая оппозиция, требующая многопартийности.
Что же, черт побери, случилось тогда? Ничего нового. Империя изжила себя в том виде, в котором она существовала. В котором протянула с грехом пополам большую часть двадцатого века. Реалии изменились, экономика, баланс сил на планете – все меняло кожу. Появился интернет, а это немаловажно, это, мать вашу, такой неконтролируемый сель информации, какой не снился нигде, никогда и никому. И Имперская башня, которая ни на грамм не сдвинулась в течении века, равнодушно и без потерь проигнорировавшая все сейсмические катастрофы прошлого столетия, все тотальные подвижки сознания и осознания, вдруг закачалась, казалось бы, на ровном месте. Она бы рухнула тогда, рухнула под собственной тяжестью, из-за неумения маневрировать и изменяться, из-за того, что у нее атрофировались все органы, отвечающие за смены галсов.
Стоп! На ровном месте? Да ладно! Нет, не было, и не будет в истории ровных мест, она как поле после артобстрела! Разве за столетие до этого другая империя не погрязла в собственном жире, лжи и самодовольстве фальшивых парадов и орденских лент? И разве она не рухнула на, казалось бы, ровном месте? На том же самом, мать его, ровном месте. Так что да, дорогой мой ведущий, те сводные батальоны римских легионеров, нацистских штурмовиков, монгольских всадников и советских номенклатурных бойцов – все они прошли по этому самому ровному месту. Так говорит история. Говорит и наказывает.
Говорит и наказывает История, работают все теле- и радиостанции страны.
Но тут кое-что произошло. И на секунду, на мгновение, которого не заметили звезды, вечная мерзлота и дремлющие боги, мерный шаг батальонов замедлился, а барабанная дробь осеклась.
Пришел Азимут и в течении считанных месяцев явил людям рай на земле.
Никто ведь не предполагал, что рай этот из дешевого картона и ближайший дождь размоет его к такой-то матери. А он размыл. Хватило всего лишь одного снайпера и одной пули. И когда Азимута завалили, в тот самый миг мир оказался слишком чистым и наивным, как промокашка, которую бросили в лужу дерьма. С него сошло многовековое сало, которое раньше отталкивало грязь и воду, кровь и ненависть. И промокашка мгновенно пропиталась. Да так, что чистого не осталось вообще.
Да, в мировом порядке случилась синкопа, сбой ритма, атональная фраза, прекрасная и разрушительная. Но разве что-то изменилось? Это… Как будто кто-то выбрал цель и на секунду перевел взгляд, оценить красоту заката, но потом все равно выстрелил. Ровно через мгновение после того, как жертва поверила, что выстрела не будет. Ничего не изменилось, разве что поднялся градус. Стало чуть больнее, чуть страшнее, чуть очевиднее. Но суть – осталась прежней.
Рынок, религия и идеологии срослись так, что превратились в ресурс, до отказа забитый кинетической энергией. Этот каток просто не мог не начать катиться. Он и начал, он даже набрал скорость, но Азимут сказал – эй, взгляните на небо, какой закат! И каток задержался. Но не остановился.
А мог?
Вот тут я теряюсь, тут, уважаемый ведущий, я не знаю, что ответить.
Ведь если честно, это мы с вами топтали картонные стены нашего маленького рая, мы растаскивали его на костры, мы оскверняли, мы насиловали, мы убивали. Именно мы. Так вот – могли бы мы тогда этого не допустить? Не знаю. Думаю – нет. Думаю, нам надо было напиться крови, чтобы огонь успокоился, и мы, глядя на собственные ладони, смогли сформулировать этот глупый вопрос: «Что же мы творим?»
Азимут. Он ошибся. Может быть потому, что слишком верил в себя. А может быть, потому, что слишком верил в нас. Он хотел, чтобы мы подняли глаза к солнцу, не спрашивая ни о чем. Но мы так не умеем! Иначе истории не пришлось бы нас наказывать. Если честно, тогда и сама история была бы на хуй не нужна. Нам нужны вопросы. Вопросы, после которых мы не смотрим вниз, а стыдливо прячем лица в ладонях, потому что иначе – мы теряемся и перестаем быть тем, кто мы есть. Мы вдруг становимся счастливыми глупцами, которые, подобно детям, способны идти по полю цветов и думать о цветах. И вот это, как ни страшно, и есть самое бесчеловечное. Это невозможно, потому что это – невозможно.
И все же – чисто теоретически – можно ли было не допустить трагедии? Не знаю. В Швейцарии не допустили. А во Франции не смогли справиться, так же как и у нас. В Штатах тоже не смогли, и в Германии, и в Испании. А в Японии справились, но замкнулись на себе, словно государство-аутист, полностью перекрыв границы на въезд.