– Все там же. Сижу на «Колесах», ххах.
– А как… – (Она, конечно, не сразу вспоминает, как зовут моего ребенка). – Как… Стас?
– Все так же.
Повисшую паузу я использую, чтобы на первом же этапе, пока пластинка не раскрутилась до критических оборотов, оборвать словоблудие из пустых фраз, приличествующих при разговорах со старыми друзьями. Да и деньги не мои – чужие.
– Слушай, Лелечка. Я что звоню-то. Помнишь прикол этот наш: «Я все могу терпеть, но это…»
– «Я хочу отлить!» Ах-ха-ха-ха! Ну конечно, помню! Такое разве забудешь?
– Ну так вот, у меня к тебе странный вопрос. Не удивляйся и не думай, что я стал психом, но… Где Азимович сказал это в первый раз?
– В первый раз?
– Да. В первый раз.
Это была обычная крылатая байка – из тех, что есть в любых молодежных коллективах (а иногда даже и не в молодежных, если у их членов сохранились хорошие отношения и более-менее общее чувство юмора). Они даже не обязаны быть особо смешными, эти байки, – им достаточно просто выстрелить в правильный момент и, что называется, быть в тему. Какая-нибудь мелочь, какой-нибудь невнятный выкрик или невольная оговорка может взять и ни с того ни с сего стать чуть ли не гимном поколения. В нашем случае культовая история была простой, как правда. Азимовича куда-то несли, он был в алкогольной коме, но на полпути вдруг приоткрыл один глаз и на потеху публике изрек: «Я все могу терпеть, но это… Я хочу отлить!»
И все. Да, я знаю, что не смешно – мне и самому теперь не смешно. Но тогда эта глупость облетела всю тусовочную молодежь Москвы за каких-то несколько часов и на долгие годы стала источником хорошего настроения для всех, кто в теме. Ни почему, ни по какой причине. Просто впитала в себя какие-то правильные, актуальные на тот момент флюиды, и только-то. И не надо лезть в дебри, пытаясь найти в этом логику и скрытый смысл.
Беда в том, что до нас, как и для остальных 99% посвященных, прикол дошел по наслышке. При самом произнесении фразы никто из наших не присутствовал – в тот вечер бесноватого пророка-тусовщика сопровождали не мы. И все имена второстепенных персонажей, равно как и место действия, мне без помощи зала сейчас уже не вспомнить. Однако теперь выясняется, что и у зала те же проблемы с исторической идентификацией. Потому что Лелечка, поморщив (я в этом почти уверен) некогда изящный носик на том конце провода, задумчиво выдыхает:
– Хм. А ведь и не вспомнишь сейчас уже. На какой-то тусовке…
– Это понятно, что на тусовке, – перебиваю ее. – Он тогда без тусовки в году обходился минут десять. Но на какой именно? И где?
– А тебе зачем? Написать что-то про него нужно, да?
– Ага. Что-то вроде того.
– Слушай, ну я не помню. С ума сойти. Вроде такой культовый прикол, а – не помню… Позвони Бобу, он должен помнить.
– А кто именно его тогда тащил?
– А ты спрашиваешь, потому что он вернулся?
– Ну конечно!
– Ой… А что, это он тебя просил узнать, да?
– Нет. Он, к сожалению, на меня пока не вышел. – Сколь гениальным ни был бы мой внутренний конспиратор, он до обидного быстро пасует, как только речь заходит о моем прошлом; это еще одно следствие того самого хронического недуга. – Но, как бы тебе сказать… я сам хочу на него выйти, Лелечка, понимаешь? И вот поэтому-то мне нужно…
– Точно помню, что кто-то не из наших. Из другой тусы. То ли из доскеров, то ли из панков кто-то. А может, то вообще какие-то скины были или фанатье. Или, наоборот, из интелей. Мы с ними только по касательной как-то…
– Вспомнишь – позвони на этот номер, ладно? Попроси девочку сообщить мне об этом лично, не используя телефон, корпоративную почту и коммуникатор, ладно?
– Хорошо. А если использует, то что?
– Тогда… Тогда об этом напишут враги из других редакций. Я был его другом. А напишет какой-то хер с бугра. Несправедливо?
– Несправедливо. Слушай, Алекс…
– Да?
– Пора бы уже как-нибудь…
– Конечно, обязательно. У тебя есть мой телефон?
– Есть.
– Нет, потому что тот, который у тебя – это старый, корпоративный. Я теперь на личном, контору жаба задушила платить. Запиши номер, – и я зачем-то ей его диктую, хотя прекрасно понимаю, что она никогда его не наберет. – Но это только для личных звонков, если вспомнишь по Азимовичу – звони девочке на тот, что определился… Это важно, честное слово. Это просто охренительно важно… Ну, и у меня твой телефон теперь тоже есть. Так что созвонимся!
– Ну пока! Рада была тебя слышать. Звони, не пропадай!
– А уж я-то как рад… кхм. Не пропаду, нет. И ты звони.
Как всегда, осадок после таких разговоров горький и неприятный, похожий на пережженный кофе. В отличие от мистера Эдвардса, я вполне реален. В этом проблема. Почему нельзя, как все остальные, просто взять и примириться со своим мертвым прошлым?
Я возвращаюсь на кухню, где Аня допивает капуччино, заложив ногу за ногу так, чтобы каждая прошмыгнувшая мышь могла по достоинству оценить кружева на чулках. Протягиваю ей трубку и благодарю за помощь. Сверкнув трусами, девушка встает из-за стола и удаляется. Пухлые ляжки несуразными коническими маятниками покачиваются под мини-юбкой, весьма условно прикрывающей ягодицы; шпильки длиной со школьную линейку едва не продавливают дыры в офисном линолеуме.
Как и всякий раз при общении с Аней, мне смешно и грустно одновременно. Бедняга специально устроилась в «Гедонист», чтоб быть поближе к миру гламурного блядства, но мир сей как был ей заказан, так и остался. С другой стороны, я не могу не радоваться за Анину душу, которая останется чистой – пусть даже по независящим от нее самой причинам. Не всем же женщинам Земли ходить на порочные кастинги к Эрику, чтобы пожилые гномы вроде Андрея Петровича потом устало передергивали на них затворы в кабинках корпоративных туалетов... И стоит мне так подумать, как навстречу мне выплывает именно что Андрей Петрович, и именно что из туалета. Поскольку Порокова рядом нет, я смело стреляю у старика телефон и набираю Боба. Но Боб тоже ничего не вспомнил.
Впрочем, столь же бесполезными оказываются и все остальные персоналии, ранее известные мне как Джеки, Сэмы, Наташки из «Хищника» или Иры Блудливые. Мало того, даже фрик Баттхэд из группыLager Groove – в которой он, как выяснилось, играет до сих пор, хотя уже лет семь как о них не вспоминают даже арбатские панки, – даже этот матерый человек понятия не имел, где именно не вяжущий лыка Азимович, несомый под мышки двумя более трезвыми сотоварищами, впервые промычал эту ахинею, отпрашиваясь у несущих в кусты. Ахинею, на годы ставшую главным фразеологизмом всей нашей веселой компании.
А главное, ни один из опрошенных не вспомнил, кто именно тогда волок пьяного мессию. Все сошлись на том, что парни были «не из наших». Мы тогда часто пересекались в процессе безумных трипов по городу с другими компаниями молодых людей; но если мы просто здоровались с этими парнями за руку, не спрашивая и не запоминая имен, то Азимович для всех был другом и душой компании. Мог приторчать или напиться с любым. И всем был в радость. Все ж посланник Божий... хотя мы-то тогда об этом и не догадывались: думали, обычный заправила.
В это трудно поверить, но по прошествии часа я, обзвонив с чужих мобильных двадцать шесть старых друзей, повторив двадцать шесть раз шутку «Сижу на «Колесах» в ответ на вопрос «Ты как?», оставив двадцать шесть чужих номеров на случай внезапного озарения опрошенных, – после всего этого я, выжатый и измочаленный, снова сидел перед ворохом корректорских текстов у нетронутого стакана с Ballentine’s, не приблизившись к разгадке ребуса ни на миллиметр.
Абсолютно непредвиденная заминка. Но так бывает. Когда вы часто повторяете какую-нибудь фразу, вы забываете, при каких обстоятельствах ее произнесли впервые. А мы повторяли этот прикол не часто, а очень часто. Каждый раз, когда одному из нас приспичивало отлучиться в туалет, он считал своим долгом процитировать икону во всеуслышание. И каждый раз хоть кто-нибудь, да смеялся.
Dead end. Ну надо же.
Будем ждать, что произойдет дальше. Надо найти парней, которые его несли. Обмозговать, как на них можно выйти. Амброзия поможет.
А пока… пока можно использовать наконец и мой собственный телефон.