… адское пекло. Голова отказывается работать, руки дрожат, и эта боль внутри черепа, которая все время здесь, все время… достает меня, бесит меня, и хочется схватить что-нибудь и швырнуть в стену. Нет, я так не поступаю. Я ведь никогда так не поступаю. Но по крайней мере вы знаете, в какой обстановке я работаю. В пропеченной квартире, с пятнами рвоты и крови на одежде, корчащийся от боли, мокрый от пота. Такое ощущение, что прямо в висок, туда, где у меня разъем, кто-то вогнал раскаленный гвоздь. Хочется все бросить, но ведь эта жара везде, от нее никуда не денешься. Долбанное московское лето, город-микроволновка и люди на асфальте, похожие на куски теста между двумя раскаленными частями вафельницы.
Смешно получается. Я всегда думал, что, оставаясь в зоне свободной торговли, я сохраняю за собой тот максимум персональной свободы, какой могу себе позволить. А на деле я мало чем отличаюсь от лабораторной мыши, бегущей между двумя стенами лабиринта. Эксперимент все не кончается, и вот мне подняли температуру. Что дальше? Всемирный потоп? Железная саранча? Восставшие мертвецы? Какая разница? Что бы ни случилось, я могу только бежать дальше. Как тот «Запорожец», которому некуда деться из колеи. Слово за словом, страница за страницей. Сквозь ходы лабиринта к последней странице Евангелия от Обезьяны.
Так что да, я продолжу с вашего разрешения.
Итак, я шел по Москве, и везде снова физиономия Азимута. Черно-белая, цветная, с генеральным секретарем, с Хирургом из «Ночных волков» в жилетке с вышитыми «99%», с долбанным сэром Полом Маккартни. Газетчики подняли все архивы, все удачные и запоротые кадры, весь хлам. И везде он снова смеялся, а он же всегда смеялся, такая у него была фишка, Гуинплен, Человек, который смеется. Я думаю, пройди тогда сам Азимут по городу во плоти, его бы и не заметили за всем этим типографским шумом. А он бы шел и смеялся над всеми нами. Но не над собой, нет, Азимут всегда воспринимал самого себя предельно серьезно.
Ладно, дальше… Прибежал я домой, кинулся к телефону. Автоответчик пустой, никто не звонил, никому я, как и прежде, был на хрен не нужен. Но мне-то нужен был всего один звонок, так что плевал я на всех остальных. Однако автоответчик был чист, как помыслы монахини или операционная для пересадки органов. Тогда я сел за ноутбук… Почта пустая, если не считать спама. Желаете увеличить длину своего полового члена? Даже и не знаю, такой непростой вопрос… А я ведь все еще надеялся, понимаете? Это нелепо, это глупо и это вообще не соответствует моему хваленному накопленному цинизму, но я надеялся. Несмотря ни на что, у меня никак не получалось отделаться от мысли, что Азимуту просто помешали прийти на встречу. Весь этот массакр в мусульманской локалке, стрельба, БТРы, ОМОН. Думал, приду, а на автоответчике: «Извини, старик. Такие дела. Встречаемся там-то…» Ну, короче, вы понимаете. Но ничего не было, можете смело пересаживать почку разбившегося мотоциклиста, здесь стерильно.
И тогда я снова вспомнил про Нико. Ну то есть… Она всегда была где-то на периферии сознания. Всегда. Но сейчас не об этом.
Знаете, Азимут был той еще мразью, но к Нико он испытывал особое отношение. И дело тут вообще не в нем, в кои-то веки, дело в Нико. К ней невозможно было относиться не по-особенному.
Знаете, я ведь был у нее не первым и далеко не последним. Любую другую с подобным послужным списком прописывали в бляди со скоростью и простотой навазелиненного пальца проктолога, просто потому, что это было опцией любой тусовки. Есть парни, есть девчонки. И есть бляди. Они не плохие и не хорошие, они такие же, как все остальные, но они бляди. И Нико по всем позициям была именно блядью. Но никто ее таковой не считал. И сейчас не считает. Потому что она искала не банального коллекционного перепиха со звездой момента, нет, с ней было сложнее. С ней всегда было сложнее. Она искала Мужчину. Не просто самца с базой и калибром, а именно Мужчину, который соответствовал бы ей. Понимаете? Как Нико была Женщиной с большой буквы, так и ее спутник должен был быть идеалом.
Но таких ведь не бывает, человек не может соответствовать идеалу всегда. Поэтому
она приходила, разочаровывалась и уходила. Всегда сама. Она выбирала и она бросала. Список рос и рос. А она искала и искала. И где-то там в списке есть я. Мне, конечно, хочется думать, что мое имя обведено жирным кругом губной помады, или подчеркнуто, или, я не знаю… В общем, как-то выделяется. Но умом-то я понимаю, что это не так. Просто пункт в списке. Транзитная точка. Параграф. Знак препинания в огромном романе Нико о поиске Мужчины на выжженной ее взглядом равнине времени. Да, здесь меня не подводит цинизм.
Так вот, когда мне приходилось общаться с теми, кто был с Нико до меня… В общем, я видел их глаза. Когда упоминали Нико, я всегда смотрел в глаза. Сказать можно что угодно, но глаза-то не врут. Глаза – это долбанное зеркало души, которое даже запотеть не может, настолько совершенна эта давным-давно забытая технология.
Так вот, ни один из тех, других параграфов, не нашел метадона. Ни один! Потому что это не в человеческих силах. На Нико можно было только подсесть. Наглухо, с головой, нагрузиться ненавистью и все равно любить, как бы банально это не звучало. Она была раковой опухолью, и всякий, кого она к себе приближала, превращался в метастазу.
А ведь я не считал Азимута мессией, помните? Он был просто охренительно крутым человеком, мудаком, аферистом, умнейшим ублюдком, поимевшим весь мир, но – человеком. И если все остальные не нашли метадона, то наверняка и он не смог его найти. А значит, следуя логике, в свое второе пришествие он должен был искать ее. Как и каждый из нас, пройдя по обуглившейся земле, начинал однажды снова искать Нико. В этом не было смысла, Нико не возвращалась, но мы все равно ее искали. Так вот, я готов был поклясться, что если там, наверху, случилась какая-то опечатка, в результате которой грешную задницу Азимута вернули на второй круг, то он уже топал по опаленной равнине. И я точно знал, куда именно.
И еще. Я на сто процентов уверен, что, думая о Нико, Азимут не смеялся. Вот так вот. Над всем смеялся, а над ней – нет. Слабо. Для того чтобы смеяться над такими чувствами, надо и правда быть Богом. Чувство… Да, пожалуй, в этом дело.
На самом деле логика та еще, признаю. Для стороннего наблюдателя. Но для того, кто варился когда-то внутри всего этого, кто знал, что происходило под кожей, и маневрировал в те блаженные времена между стремительно несущимися в лицо лейкоцитами и эритроцитами конца девяностых, тот скажет вам – только такая логика здесь и работает. Логика чувств, рефлексии и надломленного древа цинизма. Нормальная логика здесь сбоила, на этом полигоне ей просто не было места.
Только вот в чем проблема: я почти ничего не знал про Нико с тех пор, как вернулся с войны. Какие-то слухи из осколков старой тусовки до меня доходили, конечно. Я слышал, что она вернулась в Москву. Даже вроде как вышла замуж и чуть ли не родила кому-то ребенка. Ну, это, конечно, фантастика, Нико была кем угодно, но точно не матерью. Есть вещи, невозможные априори. В общем, я напряг остатки мозга и попытался вспомнить, кто мне про нее рассказывал в последний раз. Но я уже давно ни с кем толком не общался, и единственное, что я вспомнил: про Нико говорили на дне рождения у нашей старой приятельницы. Помните, я рассказывал о ней, о девчонке-художнице, которая хотела наложить крик муэдзина на колокольный звон? Дашка Мазила. Фамилию не помню, Мазила и Мазила, наверное, я и не знал никогда ее фамилии.
Так что… Я быстро переоделся, переложил «макар» в карман новых джинсов и вышел из дома. Я знал, что с волыной меня на территорию локалки не пустят, но у меня еще оставались кое-какие варианты. Кое-какие связи и долги, которые я всегда держал в загашнике на тот случай, если мир решит немножко сойти с ума. Надо было только снять оставшиеся деньги с карточки.
Ближайший банкомат был всего в двух…
– Здорово, дружище! Ты мне звонил. А я тут слегка работал, не мог ответить. Зарабатывал денежку на… как бишь ты говорил? бакуганов, да?