– Пару минут, – говорю. – Я сейчас.
Обходительный администратор-словенец, которого я не без труда нахожу в гуще извивающихся субтильных тел в кислотных маечках, учтиво пропускает нас вперед по извилистому коридору с дизайнерскими люминесцентными мазками на стенах: салатовый, оранжевый, синий, оптимальный набор. При этом нос он почесывает так, как будто это вовсе никакой и не нос, а член в руках онаниста. Быть настолько обсаженным и не потерять учтивости… Это достойно уважения. Впрочем, никто и не сомневался, что Небойша Миятович – владелец кабака, изгнанный из родной Сербии за торговлю наркотиками в особо крупных размерах и благополучно осевший в толерантной Москве, не подписавшей конвенцию об экстрадиции преступников с Евросоюзом, – никто не сомневается, что сей уважаемый персонаж непрофессиональный сброд у себя держать не будет. Об этом знаю даже я – человек, невообразимо далекий как от светских сплетен, так и от клубной культуры в целом.
Поворот ключа, последний учтивый взгляд – и вот мы, наконец, можем расслышать друг друга. До этого было только беглое знакомство у входа, пара дайкири, хилая дорожка фенамина, от которой меня не вставило, и полчаса беспонтового ознакомительного дерганья конечностями на танцполе, не принесшего ничего, кроме струйки пота между лопаток.
При этом ситуация весьма пикантна и щекотлива. Я привел девушку с губами и сиськами Анжелины Джоли в факинг-рум модного кабака для того, чтобы с ней поговорить.Черт возьми, да здесь даже и сесть-то некуда: ни дать ни взять домик кума Тыквы, вокруг которого Стасик учинял давеча разборки с псом Мастино по сценарию детсадовского утренника. Приходится доставать из панели встроенного шкафа – а точнее, бутафорской настенной панели, стилизованной под встроенный шкаф – раскладушку с матрасом. Последняя не только раскладывается с третьей попытки, но и скрипит, как несмазанный велосипед, сигнализируя об эпическом проколе устроителей праздника. IKEA in da house! какой моветон.
Но в итоге я преуспеваю; в боевом разложенном состоянии вся конструкция занимает процентов семьдесят полезной площади комнаты. Воистину, ничего лишнего. Эргономика должна быть эргономной.
И, вот ведь незадача… Она начинает раздеваться.
Спросите, что в этом плохого? Плохое здесь вот что: очень сложно трахаться с блядью, когда ты мнишь себя апостолом.
– Стоп-стоп-стоп, – вещаю, как мне кажется, ласково, натягивая вниз уже поднятый выше головы топик, причем натягивая на… оооо, боже, на какие же перфектные телесные образования я его натягиваю. Но – повторюсь – сегодня я не мачо. В моем личном воображариуме из ложбинки меж стянутых Agent Provocateur персей размера №3 будто бы вырастет, как черт из табакерки, иконописная табличка с надписью «NotforDisciples». Смешно.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься, Лина. Но я… Я не могу. У меня такое впечатление, что я знал тебя маленькой. Очень маленькой девочкой, понимаешь?
И знаете, что самое интересное? То, что это чистая правда. Мало того – именно с этого-то все и началось.
С самого начала, как только она вошла в наш open space, потрясая совершенной формы бедрами и заставив весь клуб алко-джедаев примолкнуть на полуслове, хором выдохнув «вау», – с этого самого момента я понял, что был с ней знаком. Причем очень давно. Так давно, что на момент знакомства она могла быть только школьницей. Маленькой девочкой, ученицей начальных классов.
Так бывает, наверное (со мной-то уж было точно). Вы смотрите на похотливые пухлые губы. Разглядываете брови, каждая из которых одним лишь поднятием краешка вверх может ввести вас в сексуальный ступор. Любуетесь разрезом миндалевидных нерусских глаз – таким разрезом, который один на миллион. И точно помните, что весь этот неповторимый набор уже когда-то видели в ребенке. Восторгались, обсуждали. С видом знатоков причмокивали. Говорили без тени иронии: во девка-то вырастет.
Но главное – вовсе даже и не это. Главное – то, что этот ребенок был какой-то тонкой, уже почти перетертой и сильно запутанной нитью косвенно связан с Азимовичем.
Не спрашивайте, как я это понял. В психологии наверняка есть тому какое-то название. Это как дезодорант, привезенный на заре открытия границ из диковинной Европы кому-то из ваших одноклассников… Помните, каким чудом в восьмидесятых выглядели обычные подмышечные дезики после полувековой эпохи тройного одеколона?.. И вот теперь представьте, что двадцать пять лет спустя вам случайно дарят «Рексону», купленную на распродаже в мега-молле, и вы вдруг ощущаете тот самый волшебный первый запах, который некогда волею судеб озарил вашу юность.
Вы вряд ли вспомните, кто именно и на какой вечеринке этим дезодорантом тогда надушился. Но при этом сомневаться в том, что это именно тотзапах, вы не будете ни секунды. Вот почему я, ничтоже сумняшеся, ополоумевшей белкой метнулся за Macallan’ом сразу же, как только Лина Шайхутдинова – очередная красивая поблядушка, жаждущая попасть голой в журнал «Гедонист» – осветила наш open space своим солнцеликим присутствием. Ближайший мой конкурент в лице дедка Кротова не успел еще поднять правое веко и почесать левый ус, а я уже стоял у пороковского стола с гостинцами из магазина. Упейся, говнюк.
Проблема лишь в том, что и сама Лина, и собственно говнюк вполне логично решили, будто бы я собираюсь ее банально трахнуть. Но не мог же я взять и раскрыть стукачу своей истинной мотивации. Ищите кого-нибудь более подходящего под определение «Олигофрены 1-й степени».
– Это очень странный прием, – пожимает плечами Лина. – Я с таким еще ни разу не сталкивалась. Может, нам стоит еще выпить?
Лет пять назад, когда я еще курил, кто-то из коллег в курилке пересказал мне услышанную сентенцию о том, что все женщины бывают трех видов: оленята, кошки и лошади. Я тогда заметил, что хоть классификация и не лишена изящества, ее автор напрочь забыл про такой типаж, как овцы. Так вот, что касается моей сегодняшней спутницы: внешне она прекрасна и сочетает в себе лучшие черты кошки и олененка; но стоит ей открыть рот, как в сумме эти два слагаемых парадоксальным образом дают овцу.
Впрочем, это вовсе не означает, что любой вышедший с такой овечкой в свет не обречен на завистливые вздохи окружающих. Блеянье блеяньем, но любой волк похоти за такое порнокопытноеиз шкуры вон вылезет.
– Мы обязательно выпьем, красавица. Обязательно. Но сначала скажи, пожалуйста, где я мог тебя видеть раньше? Это очень важно для меня. Честно-честно.
– Ты начинаешь меня пугать, – вполне серьезно произносит она, хмуря прекрасные бровки и инстинктивно отодвигаясь на другой край дивана. Только бы ей не пришло сейчас в голову броситься вон из комнаты для случек. Дверь закрыть я, конечно же, забыл, а если начну запирать ее теперь, то получу истерику.
– Лина, – произношу по-свойски, пытаясь просверлить ее единственные-неповторимые нерусские глазки дружеским взглядом рубахи-парня, – милая Лина. Я понимаю, что в девяноста девяти процентов случаев ты волнуешь мужчин исключительно с точки зрения взаимной притягательности полов, и потому следующей моей фразой ты можешь быть удивлена. Но! Но, Лина, но. Помимо того, что ты просто офигеть какая красивая девушка, ты ведь еще и человек. И мне ты сейчас интересна в первую очередь этим, понимаешь? Просто как человек, которого я видел ребенком и мне очень важно узнать, где именно.
Помогло. Примитивная ложь про то, что в женщине вроде Лины мужчину якобы может интересовать что-либо помимо фактора похоти, стандартно возымела действие – возможно, потому, что является истиной. Правда, обычно это заклинание повторяют, когда хотят развести девушку на секс; я же сейчас, наоборот, с его помощью от секса отнекиваюсь. Такая вот, понимаете, загогулина.
– Странный ты, – говорит она, но уже не смотрит на меня волком, как на маньяка. – Если ты не шутишь… Но если это прикол, то…
– Это неприкол! – пытаюсь посмотреть ей в глаза настолько задушевно, насколько могу. – Долго объяснять. Просто поверь. Для меня это очень, очень важно.
– Я тебя не помню. Но ты по возрасту такой же, как и мой брат. Он часто приводил домой толпы народа, когда я была маленькой. Меня все любили рассматривать и хвалить. Говорили, я вырасту красавицей.