На войне нас учили сшивать раны нитками и цыганской иглой, как в фильме «Рэмбо», и от этого становилось смешно. А я помнил совет незажженного гарнизонного светила и всегда, когда не была задета мышца, использовал пластырь. И ни разу на рецепт не пожаловался. Не пожалуюсь и сейчас.
Я открываю окно широкоформатной, шестнадцать квадратных метров, кухни и свешиваюсь головой с двадцать второго этажа в духоту предутреннего Алтуфьевского шоссе. Вишу, наблюдая, как последние сгустки клубничного сока, пробившись насилу сквозь бинты, скатываются свысока в гулкую тишину, отбивая внизу на пожелтевших от засухи листьях подоконной растительности: «Капп. Капп».
Видимо, жара усиливает звуки, как стробоскоп усиливает шумы в сердце. Или просто я отвык от тишины… Неважно. Ладно.
Итак, что мы имеем через сутки после обнаружения того факта, что мертвый мессия восстал из пепла, вернулся и посылает мне сигналы в виде странных шифровок, разгадки которых похожи на блуждания в компьютерных квестах-бродилках? Увы – практически ничего. Главными достижениями дня нужно считать, видимо, познавательные визиты в мусульманскую локалку и вонючее логово трупов-беженцев. Однако я редакторствую не на канале Nat Geo Wild, и радости мне от этих экскурсий немного. По большому счету, за сутки я всего-то и понял, что а) Азимович действительно вернулся; б) Азимович не прочь встретиться; в) но всякий раз мне не хватает прыткости и быстроты ума, чтобы опередить онистов с необходимой форой. Негусто, как сказал как-то раз сам мессия, впервые увидев в чьей-то дачной бане девушку с тогда еще не модным бритым лобком.
Замечательное, кстати, воспоминание. Из разряда тех, которых лучше бы не было, чтобы не о чем было жалеть, когда оно пройдет. И тех, что лезут в голову всегда не вовремя. Но при этом остаются приятными.
Я не помню, чья то была дача. Помню только, что выпало патологически много снега, и что он был крупным и теплым. И что кто-то слепил из крупного теплого снега Боба Марли – голову Боба Марли, большую настолько, что в радиусе пяти метров весь снег пришлось счистить на стройматериалы. Остался лишь тонкий слой, сквозь который просвечивала земля. И следы от загребущих рук, на которые падал новый снег… да. Такие вот воспоминания. Боб Марли был как будто негром-альбиносом… Он был чернокожим Бобом Марли, но его ведь сделали из снега.
Чей же это был бритый лобок… Я не помню. Не помню. Ну надо же.
Зато никогда не забуду, как его обладательница прыгала после парилки из мансардного окна дачного сруба прямо на двухметрового снежного Марли. Боб холодным белым фейерверком распался на хлопья, как в замедленных съемках. Это было очень красиво.
А потом Азимович сказал: «А сейчас Бобушка поиграет в птицу Феникса». Но никто этого не заметил.
Все уже убежали обратно в парилку. Ведь на теплом снегу человеку холодно.
Потом, всем было не до того, знаете. Мало ли что там гонит апологет нездорового образа жизни, который еще не стал пророком. Но – верите вы или нет: когда мы снова вышли из бани, Марли снова стоял на месте, а вокруг него снег намел сугробы, коих пять минут назад нельзя было и представить. Мы, голые и счастливые, побежали опять на второй этаж – чтобы прыгать, теперь уже без риска сломать кобчик, в новый снег и в нового Боба Марли. Но больше никто в него не попал: все приземлялись исключительно в сугробы.
– Всегда можно вернуть то, что было, – говорил пьяный в говно Азимович, сидя опоясавшись банным полотенцем под белыми альбиносными дрэдами снежного Марли, которые он должен был только что разнести, выпав из мансардного окна бревенчатой избы, но не разнес, а вопреки законам физики отскочил от них как детский мяч. – Всегда можно. Плюнь в глаз тому, кто скажет, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Плюнь в глаз тому, кто скажет, что нельзя объять необъятное, – лепетал он, когда его брали под мышки и уносили в тепло.
Прошло двенадцать лет, а я именно этим и занимаюсь. Пытаюсь объять необъятное и плюю всем в глаза…
Смешно? Да пошли вы все.
И чур меня – этого всего сейчас нет. Чур меня! есть только окно, сорок градусов Цельсия, туман, повязка на морде и долбанное Алтуфьевское шоссе. И есть обсаженный трамадолом, отмудоханный выродками Империи неудачник, который высунулся в окно и думает о главных достижениях дня, что их всего-то три. Однако…
Однако есть и четвертое достижение. Точнее, достижением оно станет после того, как мне удастся понять его суть.
Я о сбое в программе, произошедшем в Зомбаланде. Ведь до того все следовало по традиционным законам квеста: зацепка – расшифровка – прибытие на локацию – новая зацепка. А в Зомбаланде что-то пошло не так. Когда я пойму, что именно, я смогу, может быть, наконец понять и общую логику происходящего. Пусть даже методом от противного.
Это проверка, это просто такая проверка на вшивость. Ему не нужны дебилы, парень. А ты уже много лет работаешь на СМИ, притупляющее ум, пишешь не приходя в сознание абсолютно неосмысленные вещи, много ешь и еще больше пьешь халявного бухла пи-класса, что тоже не способствует ясности мышления. Немудрено, что ты пока не поспеваешь. Так что думай, прапорщик, думай. Так говорилось в каком-то анекдоте; я никогда не смеялся над анекдотами и не любил их, но эту фразу почему-то запомнил. Если не ошибаюсь, анекдот был про прапорщика и обезьяну. Обезьяна оказалась умнее – в этом и заключался юмор.
Кондиционированный кухонный воздух пасует перед вязкой жарой, как ростовщик перед дьяволом, отступает без боя, и спустя каких-то пять минут уже все содержимое кухни – и итальянский мягкий угол, и модные навесные полочки, и излишне помпезная раковина, даже в смоге блестящая как зубы Джорджа Клуни, и я сам – все пропитывается серостью и горячей вонью торфяников. Картина мира сейчас насколько сюрреалистична, настолько же и умилительна. Все окрестные дома – безыскусные панельные фаллосы, заселенные в девяностых менеджерами-кредитниками и делягами, разбогатевшими на посреднических сделках, – выглядят монстрами из «Ежика в тумане»; кажется, что они вот-вот придут в движение, оживут и двинутся на тебя, а ты в ответ только и сможешь, что покрутить пальцем у виска и обозвать их психами.
Изредка тишину разрезают звуки моторов, но машин не видно. Видна сначала пара расплывчатых снопов от фар, потом ничего, потом – недолго – пара нерезких красных точек габаритов.
Думай, прапорщик, думай! Думай остатками прикормленного рекламодателями, ожиревшего, но все-таки еще мозга.
Почему ты не успел получить новой зацепки? Тебя увезли из Страны мертвецов насильно, шансов остаться не было. Значит, ты пошел не по тому маршруту, который он тебе предначертал. Свернул не в тот поворот, нарвался не на тех людей, неправильно расшифровал ответ… Неправильно расшифровал ответ?
«Ты не получил зацепки, потому что слишком долго искал выпивку, а потом трепался с девкой и выбирал наркотики, – отчеканивает где-то deep inside второе «я», наверняка такая же обдолбанная дешевка, как и первое. – Ты потратил на это слишком много времени. Вместо того чтобы заниматься делом, ты искал виски в доме человека, для которого премиум-класс – дагестанский так называемый коньяк. Апостол, который не может служить мессии без стимуляторов».
Однако факт, что в процессе поиска выпивки, еды и ножа я исследовал практически каждый сантиметр вонючей норы царька, и будь в ней хоть что-нибудь значимое, я не смог бы не заметить. Сей контраргумент не обнаруживает явных изъянов, первое «я» торжествует. Выше стропила, плотники! никаких депрессивных самокопаний.
Зацепка была не в норе царька, она была где-то еще. А потому думай, прапорщик… думай. На чем мы остановились?
Если предположить, что я все же прошел именно тот путь, который придумал для меня Азимович, то упущенный ключ стоит искать среди мегабайт обкурочного бреда дона Палого, которого я слушал вполуха, потому что… «Потому что тоже обкурился и ловил приход», – снова издевается тот, второй; но его я слушаю также вполуха.
Или это был не Палый? Ведь разве позволил бы мне Азимович так разомлеть от одной тяги, когда б предстояло мне выслушать нечто важное? Однако же все остальные, кого я встретил в этом кошмарном трипе, в общей сложности обмолвились со мной несколькими фразами, а Сухроб так вообще за все время не произнес ни слова… Что еще? Уж не в песне ли, под которую танцевали на «русский дискытека», содержится незамеченный ключ?