Думай… Думай, парень, если твой мозг хоть немного продуктивнее мозга прапорщика и/или обезьяны.
Надо найти, где у Лины компьютер, и задать поиск текста той идиотской песни. Вспомнить бы еще, как зовут певца.
Какие еще варианты? Если ключ дал не Палый, не братва Хашима и не певец, то кто еще мог его дать? Помимо всех вышеперечисленных, я общался в Стране живых мертвецов только с майором, который напоминал лицом свинью. Однако и он был скуп на осмысленные выражения; процентов семьдесят из сказанного им составляло слово «Сова»…
Сова???
Бред.
Но, в самом деле. На минуточку. Если тебе настойчиво в течение короткого времени столько раз повторили одно и то же слово, – значит, это кому-нибудь нужно?
В самом дальнем, крайнем левом углу кадра фиолетовый туман становится чуть-чуть розовым. «От нового рассвета не уйдешь», – любил издевательски вещать Азимович в те редкие минуты, когда просыпался без абстиненции в обществе тяжко от нее страдающих. Был ли он уже тогда мессией? Уж и не вспомню. Так давно все это было…
До меня вдруг доходит, насколькоэто было давно. Знаете… когда вы вспоминаете лучшее в вашей жизни, для вас оно всегда было вчера. Но на самом деле мир может измениться до неузнаваемости за год-другой, а уж если лет прошло целых двенадцать… Я всегда подспудно, на интуитивном уровне, отделял время до мессианства Азимовича («это было давно») от времени мессианства Азимовича («это было недавно», потому что такое просто не может произойти давно, оно не подвержено давности). А сейчас я вдруг понимаю, что разницы – никакой.
И именно в этот самый момент меня – не иначе как восходящим в тумане бордово-розовым марсианским солнцем – вдруг озаряет. Я наконец задаю себе правильный вопрос. И звучит этот вопрос так: а как вообще произошло, что вояки появились в Зомбаланде?
В случае с операцией в мусульманской локалке все логично: фотка-квест Азимовича была в открытом доступе, алгоритм дальнейших действий получал каждый, кто его расшифрует – вопрос стоял лишь, кто сделает это первым. А про Зомбаланд знал только я, один я. Если даже и предположить, что кто-либо из паковавших Равиля дуболомов вдруг проявил чудеса проницательности и понял, что в пьяном делириуме содержится шифровка, – даже тогда онистам пришлось бы найти к ней ключ, а сделать это невозможно, если ты не входил в круг общения Азимовича образца девяностых. Само собой, круг тот был довольно широким, и какой-то процент его участников не избежал постыдной связи с онистами (слышал я, например, о некоем типе, посещавшем «Хищник» в составе тусовки барыг, именуемых нами Павликами… но чур меня, сейчас не до всякой мрази). Однако вспомните, как долго я искал человека, помнящего историю возникновения нужной фразы: нашел только одного, да и тот пропал… вот черт. Вот черт.
Вот ведь, блин, незадача!
Он же, мать его, пропал. И именно тогда, когда понадобился онистам. Но зачем? Зачем…
Они ведь, в отличие от меня, могли просто расколоть Равиля. Зачем им понадобился овощ-разъемщик, который гадит под себя и не может отличить футбольный мяч от головы товарища?
Ответ: потому что Равиль не раскололся. Он и не мог, учитывая, что сам не помнил историю возникновения ключевой фразы и тупо передал мне слова, воспроизвести которые просил Азимович. В самом деле, не рядовой же татарский синяк придумал столь изящную шифровку.
Допустим, его даже отрезвили экстренным способом, вымочив в ледяной воде и вколов кубик лимонной кислоты, дали сыворотку правды и посадили на детектор лжи, – что с того? «Вот вам чистая правда, ребята: с утра проспался, не похмелился, увидел Азимовича, побил себя по щекам, помолился Аллаху, Азимович не ушел, я похмелился, он не ушел, мне накатило, он опять не ушел, я ушел в говно, он ушел и просил, если увижу кого из наших, передать то-то, то-то». Именно так ведь оно и было.
Да, я по-любому под колпаком. Но не сидели же у меня на хвосте все Вооруженные силы Советского Союза, когда я шел, например, в редакцию или в «Калину Москоу». Для этого им все-таки нужны более серьезные основания, чем просто мои перемещения в пространстве. Они должны были знать, что в Зомбаланд я пошел не за очередным ключиком, а именно что на саму встречу с Азимовичем. Забавно, учитывая то, что я сам этого не знал.
С другой стороны, что мог поведать им Бар, мозг которого давно превратился в небольшую усохшую губку, к тому же еще и с опаленными контактами? Не знаю. Я в этом не специалист, но сдается мне, на худой конец они могли тупо подключить его к компьютеру. Допрашивать такого бессмысленно, но что есть разъем? Я этого так и не понял, а вот онисты-то наверняка понимают.
Если только все, что говорила о нем Лина, является правдой. Если только…
…Твою мать. Лина. ЛИНА…
Л.И.Н.А.
Может, все вообще не так сложно? Может, все настолько просто, что… От прилива крови в голову я едва не вываливаюсь из окна в листву палисадника, куда давеча капала моя другая кровь.
Я ведь не один знал о Зомбаланде. Кроме меня, о нем знала девка, которую под меня подложил онистский служка Пороков.
Когда я пришел к ней за фотографиями, она говорила, что понятия не имеет, где это снято… Ну-ну. Впрочем, могла и впрямь не знать. При современном развитии средств связи ей было достаточно засунуть в трусики микротрекер и навязаться ко мне в провожатые – и все, любые мои передвижения проецируются на все мониторы Лубянки; ей остается лишь следить за сохранностью трусиков.
Ощущая себя наковальней под ударами кувалды Тора, осознаю запоздалое. Она ведь прислала мне SMS. Она, сучка, SMSила мне на мобильный телефон.
На новый личный номер, заведенный мною после того, как удушаемый кризисом издательский дом отказался оплачивать старый корпоративный. Между тем именно старый номер до сих пор стоит на визитке, которую я торжественно вручил ей на выходе из «Калины Москоу».
Визитки были напечатаны тиражом в тысячу экземпляров весной две тысячи восьмого. Еще до кризиса. Заказывать новые, чтобы пьяные коллеги и деловые партнеры звонили мне из-за границы на личный номер за мой счет, я не стал. Соответственно, не могла его знать и чертова прошмандовка. При том, конечно, условии, что ей его не сообщил третий персонаж мелодрамы.
«На апостольство у тебя нет никаких шансов, парень, – злорадствует уже почти было затихшее второе «я», когда я ломлюсь в спальню Лины и обнаруживаю, что долбанная Мата Хари, хоть и валилась с ног от усталости и трэш-пойла, а все ж не забыла запереться изнутри. – Сам говорил, ему не нужны дебилы. А ты, как только что выяснилось, именно что из таких».
…а слова путаются в голове, как будто вместо мыслей мне вложили в сознание дешевые китайские наушники, и они тряслись всю дорогу, пока не запутались в комок проводов. Их можно привести в порядок, но – к черту. Они такие дешевые, что проще купить новые. Голова раскалывается. От жары, от лавины событий, от впечатанных в сетчатку глаз воспоминаний о том, что я совершил. Закрываю глаза и вижу… Есть грехи, которые не замолить. Не потому что это невозможно, нет. Бог, наверное, понятливый дядька, поймет и меня. Но нет, дело в другом. Дело в том, что надо отвечать за свои поступки, иначе они растворяются в тебе, выматывают, отравляют тебе кровь. И тогда не хочется жить, а я должен жить. Дотянуть до последней страницы.
Знаете, был момент, я сидел совсем без денег. Давно. До всей этой херни с разъемами, до войны, до Нико, до мудака Азимута. Короче, очень давно… Я тогда учился, а по вечерам подрабатывал на сортировочной станции обычным грузчиком. Мы разгружали товарняки, в основном какой-то бытовой хлам, но раз в месяц подгоняли вагоны со строительной стекловатой. Эта стекловата шла огромными брикетами… не знаю, как это точно называется. Без разницы. В общем, они вроде и особо тяжелыми не были, но почему-то именно на этой долбанной стекловате мы выматывались как никогда. Как собаки. И как собаки чесались. От стекловаты нереально было спрятаться, кутайся не кутайся, без разницы. Она лезла во все щели, под одежду, в карманы, в рукавицы, в ноздри, в уши, везде. И к этому никак не получалось привыкнуть. Ты просто чесался и бесился. Постоянно, много дней после того, как вагоны были разгружены. А когда чесотка проходила, появлялся новый вагон со стекловатой. И мы кутались с ног до головы, даже заматывали рукавицы скотчем, как на костюмах химзащиты. Без толку. Все начиналось сначала. Проклятая стекловата, я по сей день чешусь от одних мыслей о тех вагонах. Понимаете? Двадцать лет прошло, даже больше. А я так и чешусь. До сих пор.