Раздался среди нас вздох робкой надежды при этих Командоровых словах, а Широкие Массы даже стал торопливо расстёгивать штаны.
- Во! - тепло проговорили Командор. - Дурак, дурак, а ведь тоже понимает. Правильно, Ша-Эм, если оставаться, так только при условии, что надлежащее удовольствие будет обеспечено всем членам коллектива, включая наши собственные члены. - И тут Командор строго и отечески посмотрели на зардевшегося Вриосекса.
А солнце поднималось в своём зените всё выше, хотя выше было некуда, и продолжало изливать зной, И в Лондоне Биг-Бен пробил семь с половиной утра - в полном соответствии с часами Командора, показывавшими 9.30 того же самого.
В этот роковой миг Широкие Массы ощутил в себе новые идейные устремления и шевеления, вследствие чего, передав свой дозорный пост на "каменке" соратникам, сам удалился в кусты.
...С РАЗДУТЫМ ЖИВОТОМ,
ВЕСЬ ВСПУЧИВШИСЬ, КАК МАЙ, ОТ ГРЕШНЫХ СОКОВ
Но не успел он прильнуть к мать-сырой земле, чтобы отдать ей кесарево, как раздался призывный глас Командора. Вылетев из кустов, как ошпаренный, Широкие Массы увидел, что Командор держат под уздцы храпящего, но уже стреноженного дикого мустанга породы МАЗ. Мужественно заглядывали Они в скошенные глаза коня, а свободной дланью ласково трепали шофёра по ходке.
Широким жестом предложили Командор всем занять места. Мы взгромоздились с рюкзаками в кабину и поехали на Чухлому.
Дорога в ад, полагаю, лучше, чем на Чухлому из Галича. Несть числа ямам и ямкам, ухабам и рытвинам, которые терзали нас, швыряя во всесторонних направлениях. А сбоку палило нещадное солнце, и пот заливал наши мужественные лица. А ветра не было, как будто Господь Бог забыл его в своём инвентарном списке упомянуть вообще. А внутренности Ш.М. терзало желание выпустить газы, и ещё выпустить, и ещё, и даже - о, стыд и позор! - остановиться сию минуту и отдать, наконец, проклятое кесарево.
А на этом фоне тёк неторопливый и скупой, как Начфин, разговор. Командор выясняли у шофёра все возможные детали всех возможных вариантов всех возможных трасс, которые грезились Им в долгие зимние ночи подготовительного периода, когда Они проводили незабываемые часы в туалете над картой Костромской области. Уже обалдевший шофёр путал Чухлому с Галичем, а Галича с Окуджавой, уже и лесам надоело мелькать по обе стороны шоссе, а Командор всё допытывались у водителя, не ближе ли будет из Солигалича до Николо-Берёзовца, если учесть, что от Чухломы до Николо-Берёзовца через Солигалич чуть больше, чем меньше, тем лучше.
Шофёр вдруг резко затормозил и выскочил из кабины. С удивлением смотрели мы на его удаляющуюся спину, пока на фоне её не заметили вывеску "СТОЛОВАЯ".
Командор последовали за шофёром,- наверно, довыяснять подробности маршрута из Чухломы на всё тот же неуловимый Николо-Берёзовец via Солигалич - Нью-Йорк - Тель-Авив. Широкие же Массы направился было на поиск языческого сооружения с древне-феодальными вензелями «М" и «Ж", но прежде вожделенных дверц узрел во дворе столовой у колодца местную красавицу осьмнадцати лет, с которой тут же вступил в предварительный контакт при посредстве ведра. Предложив ей свои услуги, Ш.М. рассчитывал бегло установить смычку города и села тут же, на соединяющей их дороге. Но село неправильно поняло намерение Ш.М. и потупясь отвечало, что, мол, не надо. К счастью, из столовой вышла распаренная дуэнья и пристыдила молодицу, после чего она дала, наконец, Широким Массам донести в порядке смычки ведро на кухню.
Вернувшись в зал, Ш.М. застал Командора, жадно поглощающих национальный напиток под названием "морс". Командор милостиво позволили Широким Массам пригубить из своего стакана божественный, розоватый и тёплый нектар. В углу тоскливо и безнадёжно глотал морс очумевший шофёр. Кадык его трепетал в горле, как подстреленная птица; а в глазах притаился ужас, хотя он, по его словам, зарабатывал в месяц до 400 рублей, за вычетом тёщи.
И вот мы снова трясёмся. Шофёр судорожно вцепился в баранку, словно ни на что больше не надеясь. Командор продолжали пытать шофёра, Ш.М. переживал в памяти мельчайшие детали своей смычки с массами крестьянства, а внутри него газы бушевали, как страсти, и видно было, что уже не обойтись без кесарева сечения.
А дорога была беспощадной, и ни один метр из 36 километров до Чухломы не был вымощен даже благочестивыми намерениями, не говоря уже об асфальте. И эти 36 километров мы ехали один час и сорок минут.