Мне это надоело.
— Значит, у вас все отлично и проблемы исключительно в самом Крылове?
— Конечно! — Ершов изобразил улыбку. — Искренне рад, что вы меня понимаете! Семья, школа не подготовили парня к армейской службе! В этом наша беда. Современная молодежь…
— Но в таком случае, — прервала я разглагольствования «артиста», — мне тем более хотелось бы увидеться с сослуживцами Крылова. Ведь именно им он мог рассказать о своих проблемах и намерениях. К тому же, хотелось бы убедиться, что с вашей стороны были предприняты все возможные действия по поиску пропавшего.
Подполковник вновь расплылся в фальшивой улыбке:
— Мы всегда готовы к сотрудничеству.
Через пять минут я была отпущена с заверениями в полном содействии: «Все, что угодно, от моего кабинета и до плаца, от полигона и до кухни, разговаривайте, смотрите, расследуйте, нам скрывать нечего». В сопровождении юного лейтенанта Бражника — того самого Бражника, чей рапорт я читала вчера утром, и который теперь испуганно косил на меня глазами, — я добралась до казармы, где уже переминались с ноги на ногу трое новобранцев.
Через пятнадцать минут мне стало ясно: начало разговора я провалила — мальчуганы не шли на контакт, они словно воды в рот набрали. Если так пойдет и дальше, докладывать вечером мне будет нечего.
— Только не говорите, что Андрей и о своей девушке вам ничего не рассказывал, — рявкнула я.
— Рассказывал, — промямлил долговязый, уставившись на свои сапоги.
— Нет, — одновременно с ним ляпнул маленький, предварительно скосив глаза на маячившего у окна лейтенанта.
Я тоже взглянула на Бражника. Тот старательно делал вид, что происходящее его совсем не интересует. Слишком старательно.
Пора бы уже убрать отсюда эту дуэнью в лейтенантских погонах, иначе об откровенном разговоре можно только мечтать. Не зря подполковник полчаса поил меня мерзким растворимым кофе и развлекал пустыми беседами — за это время ребят как следует натаскали или, что вероятнее, велели прикусить языки.
Я решительно взглянула на лейтенанта:
— У вас наверняка есть важные дела, благодарю за помощь и не смею задерживать.
Дождавшись, когда за ним закроется дверь, я повернулась к «трем поросятам»:
— А теперь поговорим открыто. Что здесь происходит? Только больше не врите и не изворачивайтесь. У меня нет времени на это. У Андрея нет времени.
Ребята исподтишка обменялись взглядами, но продолжали молчать, опустив головы.
— Если сейчас вы не поможете мне, я не смогу помочь Андрею, — настаивала я. — Если он попадет в беду, вы всю жизнь будете казнить себя. Потому что это произойдет по вашей вине.
Первым не выдержал высокий. Откровения полились из него потоком, видимо, парню давно не терпелось выговориться.
…Они приходили ночью, часа в два. Их было трое: Бабай, Дед и Кусок. Никто в казарме в это страшное время не спал, все ждали, когда скрипнет дверь, в светлом проеме появится темный силуэт и гнусаво прошепчет: «Ну, кто тут у нас сегодня плохо себя вел?». Тяжелые шаги, казавшиеся в ночной тишине поступью Командора, поскрипывание казенных ботинок, резкая вонь дешевого одеколона вперемешку с табаком. А затем голос: «Тук-тук, тук-тук».
Остановился.
Нет, пошел дальше.
«Тук-тук, тук-тук».
Опять остановился. Как же страшно!
И сколько ни вжимайся в подушку, сколько ни укрывайся одеялом, страх не отпустит.
«Сегодня плохо себя вел…» — Бабай тянул время, зная, что каждый новобранец сейчас борется с ужасом и, замерев от страха, ждет своей участи. Как же долго тянутся секунды! Наконец, коротко хохотнув, Бабай приказывал: «Берите этого».
Кого?! Неужели… Ух…
И вот кого-то выволокли из кровати, с глухим стуком бросили на пол. Короткое сопение — заломили руки, сдавленный стон — грязный носок засунули в рот, гулкие шаги — потащили на расправу.
Можно выдохнуть — сегодня не твоя очередь, накрыть голову подушкой и стараться не думать о том, что сейчас происходит в душевых. А когда отпустит нечаянная радость пополам со стыдом, попытаться заснуть…