Через сорок минут я уже торопливо шагала по больничному дворику. Было по-утреннему нежарко. Солнечные лучи пробивались через густую листву, оставляя на дорожках замысловатый узор. Скамейки пустовали — больные находились на процедурах и осмотрах. Только одинокая кошка, как и прошлый раз, лениво пробиралась по траве, следуя одной ей ведомым маршрутом. Я машинально посмотрела на скамейку, где впервые увидела Андрея, но его там не было.
Романа я нашла дальше, почти у самого входа в больничный корпус. Он обнимал за плечи незнакомую худенькую женщину, рыдающую в платок. Узкие плечи, обтянутые серой шалью, судорожно вздрагивали, сгорбленная фигурка всем своим видом выражала горе. Из наскоро заколотого пучка волос выбилась седая прядь и теперь падала ей на лицо, но женщина не обращала на нее внимания. Как и на то, что зеленая вязаная кофта совсем не подходила к бежевой в цветочек юбке и красным кроссовкам.
Роман гладил женщину по спине и шептал на ухо что-то успокаивающее. Если бы я была художником, то запечатлела бы их на холсте: вот она — человеческая в ее истинном виде — пиши с натуры, ничего не домысливая. Но я не художник. И не обычный сочувствующий. Я не имею права раскисать. Поэтому я уселась рядом и включилась в работу.
— Как хорошо, что вы пришли! — обрадовался Роман. — Просто я не знаю к кому обратиться. Понимаете…
Он замялся, беспомощно поглядывая на свою соседку.
— Ирина Матвеевна давно подозревала, что в палате лежит не Ничка, и уже однажды пыталась поговорить с врачом, но ей, конечно же, не поверили. Ее тут же накачали каким-то сильным лекарством, после которого она неделю в себя прийти не могла, а потом еще и направили к психиатру. Поэтому она и молчала.
— А тебе тоже кажется, что это не Вероника?
— Я не знаю, — растерялся Роман. — Меня же не пускают в реанимацию. Но Ирина Матвеевна не сумасшедшая. Не верьте, если вам будут говорить, что она от горя сошла с ума.
Женщина, наконец, подняла заплаканное лицо и на нем была написана такая бесконечная скорбь, что все мои душевные царапины и терзания последних дней показались сущей ерундой.
— Вы нам поможете? — спросила она.
— Постараюсь, — честно ответила я. — Но мне нужны факты.
— Так, — заторопился Роман. — Факты. Первое. К Нике никого не пускают, на нее можно смотреть только из-за стекла. Ее лицо все время закрыто бинтами. Это два. Ведь уже больше месяца прошло, неужели раны на лице до сих пор не зажили? В первые дни врачи давали разную информацию о ранениях Вероники, путались, но потом, видимо, договорились. Это три.
— Пока все, что ты мне рассказал, это не факты, а конспирология, — я с сомнением покачала головой.
— А еще Ирина Матвеевна говорит, что эта девушка выше ростом, у нее другая форма рук, пальцы длиннее, ногти более вытянутые, у Нички ногти маленькие и круглые. И вообще она другая...
В этом деле накопилось уже столько странностей, что еще одна меня не удивляла.
— Ну, хорошо, допустим, больница выдает за Веронику какую-то другую больную, но зачем? — спросила я. — Ведь они это делают не просто так, должна же быть какая-то причин. И очень весомая. У тебя есть версия? И где тогда сама Вероника?
— Вы нам не верите, — горько сказал Роман.
— У меня есть фотографии, — вдруг хриплым, надтреснутым от слез голосом проговорила женщина.
Она порылась в сумочке и достала две фотографии, с которых на меня глядела улыбающаяся миниатюрная блондинка с ямочками на щеках. Легкий сарафанчик полностью открывал плечи и руки.
— Видите родинку на левой руке, на предплечье? А вот вторая, побольше, на груди. Я уверена, что у той девушки, которую выдают за Нику, этих родинок нет. Я ничего не могу доказать, но, поверьте, это не Ника! Я и раньше чувствовала, что моей доченьки больше с нами нет. Давно уже нет.
Женщина со всхлипом втянула в себя воздух, вытерла выступившие слезы и, глядя прямо мне в глаза, твердо сказала:
— Я не сумасшедшая.
Роман вновь успокаивающе приобнял ее за плечи.
Я взяла фотографии. Конечно, больничная койка не красит никого. Упитанный человек может превратиться в настоящие мощи, щеки с ямочками могут ввалиться, а кожа побледнеть или, наоборот, пожелтеть. Но родинки не исчезают. И все же я сомневалась:
— Но кому это нужно?
Ирина Матвеевна только горько покачала головой и уткнулась в платок.
— Я думаю, что все это как-то связано с Андреем, — встрял Роман. — Его же тоже в армию забрали…
— Стоп.
Я подняла руку, призывая Романа помолчать. Он так и застыл с открытым ртом. Меня уже пару дней терзала мысль, что я упускаю какой-то существенный факт, что-то мельком услышанное, но очень важное. И только теперь я вспомнила: ребята в воинской части тоже говорили, что Андрей сбежал после разговора о его девушке. Как там они сказали — «не Ника».
— Роман, ты звонил Андрею в часть, вы обсуждали это?
— Да, звонил, — удивился Роман. — А вы откуда знаете? Кто вы? Вы не из газеты.
Сказано это было утвердительным тоном.
Вот меня и раскрыли. Дальше притворяться журналисткой было бессмысленно и даже вредно — только потеряю доверие Романа. И я потянулась к рюкзачку за своим удостоверением.
Рассказала я, конечно, далеко не все. Шалости доктора Верховского или перестрелка в больничном морге — это не для ушей обыкновенных людей.
Прошел час, Роман с плачущей женщиной были отправлены домой, предварительно заверенные в моем участии, а мне предстояло нанести визит лечащему врачу. Но перед этим стоило зайти в морг — проверить версию, промелькнувшую в моей голове.
В вестибюле больничного корпуса, как всегда утром, было полно народа, однако моему наметанному глазу удалось выцепить наблюдателя. Он стоял именно в том месте, которое я выбрала бы сама, если бы мне нужно было отследить входящих в корпус людей. Но раз прямо у входа мне уготована теплая встреча, значит, дальше будет еще горячее.
Поразмыслив немного, я решительно двинулась в сторону дальнего здания. Еще вчера я заприметила там магазин медицинской одежды и всяческой околоврачебной мелочевки. Через двадцать минут я была облачена в голубую врачебную «пижамку». Обычно распущенные по плечам волосы я собрала в тугой пучок, а глаза спрятала за купленными там же очками с простыми стеклами. В этом прикиде я и сама себя не узнала бы в зеркале, но для пущей конспирации на шее у меня болталась медицинская маска, за которой можно быстро спрятать физиономию.
С некоторым трепетом я вышла из лифта в длинный коридор морга. Здесь уже ничто не напоминало о вчерашней трагедии. Вымытый до блеска линолеум сверкал чистотой, кто-то очень старательный оттер кровь на стенах. Лабораторная дверь, на которую опирался убитый лаборант, и на которой вчера алела широкая кровавая полоса, выглядела неестественно белой, зато в подвале тянуло запахом краски. И именно она одна из всей дверной шеренги была приоткрыта.
Из лаборатории быстро выглянул человек в белом халате, четкими движениями и цепким взглядом неуловимо напоминающий дежурившего в вестибюле наблюдателя. Лже-лаборант оценивающе мазнул по мне взглядом, но увидев обычную медицинскую сестричку, спешащую по коридору, расслабился и юркнул обратно.
Невольно оглядываясь по сторонам, словно из-за коробок и шкафов на меня могли наброситься вчерашние «гости», я дошла до морга. Там, если не считать трупов, было пусто.
Отлично. Значит, мне никто не помешает.
Я потянула за ручку холодильника, в котором покрывалось инеем тело Камиллы Неве.
Обе родинки — на плече и груди — были на месте. Как и белокурые волосы и ямочки на щеках. Зато медицинская карта, оставленная вчера на столе, исчезла. Но грош мне цена как специалисту, если бы я не запомнила фамилию хирурга, проводившего операцию. Как там его — доктор Залманов? Непременно наведаюсь. Но перед этим навещу отделение реанимации. Я вспомнила лечащего врача и его жидкую бороденку. Хорошо бы его за эту бороденку как следует потрепать.