В ушах у Джека звучал этот крик, и душа его затмилась; но теперь в ней пробудилась ярость.
Я сделал то, о чём не осмеливался и подумать, — сказал он. — Теперь я пойду до конца или погибну. И когда я вернусь домой, молю Бога, чтобы это оказалось сном. И тогда увижу своего отца танцующим и поющим.
Так он продолжал гнаться за бескровной тварью; и в пути он встретил призрак своей матери, и она плакала.
Что ты наделал? — кричала она. — Что же ты наделал? О, вернись домой (ты будешь там к часу сна), пока ты не принёс мне ещё больших горестей; ибо достаточно того, что ты сразил моего брата и своего отца.
Дорогая мать, это не их я сразил, — сказал Джек. — Это был всего лишь чародей, принявший их облик. И даже если ты и права, это всё равно не доказывает, что человек должен носить оковы на правой ноге.
И в то мгновение призрак закулдыкал как индюк.
Он так и не понял, как сделал это; но он взмахнул мечом и разрубил призрак надвое; и тот громко закричал голосом его матери; и пал на землю; и когда он упал, дом над головой Джека исчез, и он стоял один в лесу, и кандалы с его ноги упали.
Что ж, — сказал он, — чародей теперь мёртв, и оковы исчезли.
Но крики всё ещё звучали в его ушах, и день казался ему ночью.
Это было страшное дело, — сказал он. — Мне нужно выбраться из леса, и посмотреть, сколько добра я сделал другим людям.
Он хотел оставить оковы там, где они лежали, но когда собрался в обратный путь, то передумал. Он наклонился и повесил оковы на грудь; и грубое железо ранило его, и на груди появилась кровь.
И когда он вышел из леса на дорогу, он повстречал людей, которые возвращались с работы; и те, которых он встречал, не носили оков на правой ноге, но увы! — они носили оковы на левой. Джек спросил их, что это значит; и они ответили:
Это новое облачение, ибо старое теперь считают суеверием.
Тогда он присмотрелся к ним повнимательнее и обнаружил, что на левых лодыжках появились новые язвы, а старые справа ещё не зажили.
Помилуй меня Боже! — закричал Джек. — Мне лучше пойти домой.
А когда он вернулся домой, там лежал его дядя, поражённый в голову, и его отец, пронзённый в сердце, и мать, рассечённая надвое. И он сел в пустом доме возле распростёртых тел и заплакал.
Мораль:
Дерево старо и плод хорош,
Древний лес особенно пригож.
Дровосек, душою крепок ты?
Берегись, ведь корни непросты:
Матери любовь, душа отца Исчезают, коли рубишь до конца.
В защиту брака
Поэтому слишком сильно будет сказать, что коммунизм сможет преодолеть всё неприятное, что есть в браке и семейной жизни, однако нетрудно допустить, что он преодолеет то, против чего в этих институтах возражал Иисус. Он не производил их исчерпывающего исследования; он лишь со всей пламенностью выразил своё недовольство: недовольство столь глубокое, что все встречные соображения на другой чаше весов подобны пылинкам. Несомненно, такие соображения имеются, и даже местами весьма серьёзные. Когда Талейран сказал, что женатый мужчина с семьёй способен на всё, он имел в
виду «на всё дурное»; но оптимист вправе заявить такую же полуистину, что женатый мужчина способен на всё доброе; именно брак превращает бездельников в добропорядочных граждан; и именно ради любви к своим супругам и детям мужчины и женщины будут культивировать достоинства, на которые неспособны самостоятельные индивидуумы. Действительно, одна из важнейших составляющих этой внутренней добродетели — самоотречение, которое и не достоинство вовсе; однако следование за внутренним светом во что бы то ни стало есть, главным образом, потакание своим прихотям, столь же самоубийственное, столь же беспомощное, столь же малодушное, как и самоотречение. Ибсе , обращавшийся к этому вопросу куда более решительно, нежели Иисус, не может найти ни одного золотого правила: и Бранд, и Пер Гюнт плохо кончили; и хотя Бранд не причинил столько вреда, сколько Пер, вред, причинённый им, чрезвычайно силён.
Наконец это превосходное предисловие допускает то, по поводу чего мы спорили. Наличие внутренней добродетели больше не отрицается. Однако до сих пор остаётся много неразберихи: например, Шоу говорит о «самоотречении, которое и не достоинство вовсе». Корень всей проблемы — то адское осознание греха, которое было погибелью человечества и которое берёт своё начало ещё в грубом анимизме и фетишизме. Посевы не взойдут, если мы не приносили в жертву по семьдесят семь девственниц в месяц. Мы не смазали идол Мумбо- Юмбо должной разновидностью крови — и это навлечёт на нас гром и молнии.
Нет такой вещи как самоотречение. Самоотречение — не более чем самодовольство самоотрекающихся. Есть старая-престарая история старой-престарой женщины, совершенно невежественной, слыхом не слыхавшей о христианстве до тех пор, пока не пришёл читавший Писание и не прочёл ей историю Распятия, на которой она зашлась горькими слезами; но она быстро вытерла слёзы, заметив: «Что ж тут поделаешь, это ж было его хобби». Делай, что изволишь — таков весь Закон; или, как высказался недавно сам мистер Шоу, «золотое правило в том, что нет золотых правил».
Безбрачие — не средство
Полагаю, нам стоит считать протест Иисуса против брачных и семейных уз желанием человека особого рода быть свободным от них, ибо они — неодолимое препятствие для его трудов. Утверждая, что, буде желаем мы следовать за ним (то есть разделить с ним его труды), нам стоит отречься от всех наших семейных привязанностей, он всего лишь обозначил положение вещей; и по сей день римско-католический священник, буддийский лама и факиры всех восточных деноминаций принимают это изречение. То же самое относится к предприимчивым, любознательным, неугомонно энергичным людям всех мастей, — иначе говоря, к людям деятельным. Величайшая жертва в браке есть жертва деятельной жизни: оседлость. Утомлённые могут искать постоянства; но для молодых и сильных духом оно равнозначно самоубийству.
Чтобы утверждать, что тот или иной институт несовместим ни с созерцательной, ни с деятельной жизнью, жизненно важно помнить, что все поучения всех настоятелей и старейшин не заставят наши души смириться с собственным рабством. Неженатый Иисус и неженатый Бетховен, незамужние Жанна д’Арк, Клар , Тереза, Флоренс Найтингейл кажутся само собой разумеющимися; а высказывание, что всегда есть что-то нелепое в женатом философе, становится неизбежным. Однако сейчас холостяк всё ещё более нелеп, нежели состоящий в браке: священник, принимающий безбрачие как альтернативу, дискредитирует себя; а лучшие из священников — те, что были мужами мира сего прежде, чем стали мужами мира грядущего. Но поскольку принятие обетов не аннулирует существующего брака, а женатый не может стать священником, мы снова сталкиваемся с абсурдом, что лучший священник — раскаявшийся грешник. Поэтому брак, сам недопустимый, толкает нас к недопустимым альтернативам. Практическое решение — сделать личность экономически независимой от брака и семьи, а брак — столь же легко расторжимым, как любое другое партнёрство: иными словами, принять решение, что опыт
неторопливо направляет и наших социологов, и наших законодателей. Он не исправит всех несчастий брака незамедлительно, не выкорчует из человека одним ударом отвратительной традиции собственничества. Но он освободит целительные силы Природы; а на очищенной почве корневище зачахнет и погибнет.
Это опровергает все мысли и учения Иисуса, служащие неизменным поводом для споров. Все они созвучны лучшим мыслителям современности. Он поведал нам, что мы должны сделать; а нам следует изыскать для этого возможности. Большинство из нас в наши дни (как и большинство людей в его время) чрезвычайно непокорны и следуют этим путём под болезненным давлением обстоятельств, возмущённо заявляя на каждом шагу, что ничто не принуждает нас идти; что это нелепый путь, позорный путь, социалистический путь, атеистический путь, безнравственный путь, и что авангарду следует устыдиться и немедленно повернуть назад. Но они обнаруживают, что вынуждены идти в авангарде, если их жизни стоят того, чтобы жить.