Таким образом, евангелия как мемуары и заставляющие задуматься утверждения социологической и биологической доктрины, весьма значимой для современной цивилизации (заканчивающиеся, однако, историей психопатических навязчивых идей), вполне заслуживают доверия, понятны и интересны для современных мыслителей. В любом другом свете доверия они не заслуживают, непонятны и неинтересны никому, кроме людей, страдающих навязчивыми идеями.
Здесь Шоу снисходит до того, чтобы дать нам своё историческое видение Иисуса, заключающееся в том, что он был социалистом, сошедшим с ума. К несчастью, как отмечено в комментариях к предыдущим разделам, многие из мегаломаниакальных речей Иисуса были произнесены раньше, чем коммунистические. Также продемонстрировано, что предполагаемый коммунизм должен был объяснить (но не сделал ничего подобного), почему, говоря о политике как таковой, Иисус не предполагал реформ, но советовал своим ученикам и простым людям не лезть в дела властей, а заботиться о собственных.
Историческая критика
Историческое исследование и палеографическая критика, несомненно, продолжит демонстрацию того, что Новый Завет, как и Ветхий, редко рассказывает единую историю или разъясняет единую доктрину, но куда чаще позволяет нам собирать и накапливать широко разрозненные и даже не связанные друг с другом традиции и доктрины. Но, так или иначе, все эти расхождения, интересующие учёных и (в зависимости от обстоятельств) принимаемые или отвергаемые людьми, штурмующими или защищающими бумажные укрепления непогрешимости Библии, не имеют практически ничего общего с целью данных страниц. Я упоминал уже, что большинство авторитетов согласны теперь (пока что), что дата рождения Иисуса может быть приблизительно установлена около 7 г. до Р. Х.; но, исходя из этого, они не будут датировать свои записи 1923-м , равно как и, полагаю, ожидать, что так буду делать я. То, чем я занимаюсь — критика (в кантианском смысле) сложившегося организма веры, ставшего, по сути, частью мыслительной ткани моих читателей; и я был бы лишь несноснейшим из бездельников и педантов, уклонись я от критики некой иной разновидности веры или безверия, которую, в принципе, могли бы признать мои читатели, будь они эрудированными библейскими палеографами и историками (в подобном случае, кстати говоря, они меняли бы свою точку зрения так часто, что евангелие, усвоенные ими в детстве, в конце концов, возобладало бы над ними своей высочайшей настойчивостью).
Хаос простых фактов, в котором Нагорная проповедь и прославление милосердия — лишь повод для разногласий о том, являются ли они поздней вставкой или нет; в котором Иисус становится не более чем именем, которое, вероятно, принадлежало десятку различных пророков или мучеников; в котором Павел — всего лишь человек, который, по всей видимости, не мог быть автором приписанных ему Посланий; в котором китайские мудрецы, греческие философы, латинские писатели и авторы древних анонимных текстов вываливаются нам на голову как источники того или иного кусочка Библии, — всё это не религия и не критика религии: оно не избавляет нас от факта, что добротные средневековые здания собора Питерборо будут жалкой лачугой в качестве критики проповедей настоятеля. На благо ли, на беду ли, мы создали литературное творение, которое называем Библией; и хотя обнаружение того, что в Библии есть множество лачуг, тоже до некоторой степени интересует нас — ибо нас интересует всё, что касается Библии, — это не сделает обобщение более значительным даже для палеографов, не говоря уж о тех, кто знает о современной палеографии не больше, чем архиепископ Аше . Поэтому я и отметил чуть больше находок, чем мог бы догадаться архиепископ Ашер, прочти он Библию без предубеждений.
В остальном же я использовал обобщение так, как оно на самом деле живёт и работает в людях. В конце концов, обобщение — вот то, чего вы хотите: именно поэтому следует сделать суждения понятнее для вас. Даже если вы относитесь к синтетической биографии немногим лучше, чем к синтетической резине, синтетическому молока и к пока что не изобретённой синтетической протоплазме, благодаря которой мы сможем производить людей различного рода точно так же, как кондитер — различного рода пироги, — практическим вопросом, до сих пор стоящим как перед вами, так и перед самыми доверчивыми приверженцами папской власти, является историческая критика.
В этом разделе мистер Шоу пытается извиниться за то, что, не изучив как следует основания евангелий, базировался на антропологии и палеографии. Он говорит: «Я был бы лишь несноснейшим из бездельников и педантов, уклонись я от критики некой иной разновидности веры или безверия, которую, в принципе, могли бы признать мои читатели, будь они эрудированными библейскими палеографами и историками (в подобном случае, кстати говоря, они меняли бы свою точку зрения так часто, что евангелие, усвоенные ими в детстве, в конце концов, возобладало бы над ними своей высочайшей настойчивостью)».
Разум мистера Шоу неспособен понять две вещи: одна из них — секс, другая — наука. Он не понимает, что наука развивается, непрерывно исправляя свои ошибки и постепенно сужая их владения. Он наблюдает жесточайший спор между двумя астрономами по поводу того, находится ли солнце в девяноста двух или девяноста трёх миллионах миль отсюда, и всё, что он выносит из этой беседы — что (поскольку две точки зрения противоречат друг другу), весьма вероятно, обе они неверны, и потому (раз уж это известно каждому) солнце вполне может находиться и в пределах лёгкой утренней прогулки от террасы Адельфи. Похоже, у него нет ни малейшего представления о дифференциальном исчислении в частности и о математике в целом. Похоже, он полагает, будто бы, раз уж мнения в отношении частностей время от времени меняются, это должно опровергать и всю доктрину в целом, — что подобно попытке доказать, будто бы, раз уж от весны к весне листьев на дереве может быть на десять больше или на десять меньше, дерева нет совсем.
Он настаивает, что добился в своём вопросе обобщения; в действительности он сделал всего лишь весьма сектантский анализ. Он даже не попытался анализировать Библию объективно; он озаботился лишь тем, чтобы отобрать подходящие ему фрагменты и пометить их как «сущность христианства». Иными словами, он возжелал основать новую ересь и, дабы придать популярности собственным политическим взглядам, приписал их Иисусу, как недобросовестный торговец пытается толкнуть свои печенья публике, написав на них «Huntley & Palmer.
Теперь позвольте мне высказывать собственные возражения по поводу его методики. Она порочна, ибо его оппоненты не пожелают играть честно. Они извратят его мысли, как всегда делали с каждым, кому не хватило духу пройтись по ним огнём и мечом, как это сделал Вольтер. Лучше в полной мере хлебнуть их проклятий, нежели подвергнуться тому, чему подвергнется Бернард Шоу! Христианин вытрет мел с доски, удалив всё, что было сказано о «психопатии и суевериях», и заявит: «Даже Бернард Шоу допускал, что на Иисуса возлагаются чаяния всего мира. Поэтому говорю тебе, именем Бернарда Шоу: Продай всё, что имеешь, а всю выручку отдай мне!»
Мистер Шоу знает это, и я тоже. Он хотел (я уверен) сделать своё предисловие изящным выпадом в сторону Иисуса; но оружие в руках его обратится против него самого. Лучше бы он доверился палашу Брэдлафа. Однако в следующих разделах его удар звучит искренне; предоставим же ему слово!
Опасность сальвационизма
Светский взгляд на Иисуса весьма окреп благодаря увеличению в наше время числа людей, имеющих средства для обучения и подготовки себя к тому, чтобы не боятся взглянуть в лицо фактам: даже таким ужасающим фактам, как грех и смерть. Результат — большая строгость современных мыслителей. Распространяется убеждение, что помогать человеку