За друга Шеллинг меня!)
И в цепь Судьбы, что не порушить, Сковал их все. «Я не пойму,
К чему все Ваши “почему”?»
Мои?! «В Ком нет несовершенства»! Но вот о чём я. Между строк
Коварный уготовлен рок Стремленьем к вечному блаженству Той лучшей жизни; эта боль Порой необходима; коль Прославлены в итоге будут,
Смогли бы Сатана с Иудой Простить межвременье беды, Простить ошибки сотворенья, Стальное лезвие среды,
Когда б их ждало избавленье От этой проклятой вселенной.
Иначе ж! Вознесу свой глас,
Свой выбор сделаю тотчас,
Как Прометей, — пылай, экстаз! —
И пировать, ликуя, буду,
Меж Сатаною и Иудой.
Боль не посмеет в сердце биться: Лишь к тем, кто в пламени томится, Душа любовью возгорится,
И среди скорби тех дорог Пойму я — и поймёт Небесный —
В аду, над непроглядной Бездной, Что умер Он, и Я есть Бог.
Пусть мне ответит, наконец,
Сей лжебожественный Творе, Где началось Земли крушенье — Боль смерти, мора и рожденья; Боль с горем счастье не посмеют Сосватать: верно, быть беде С тем знахарством позорным, где Слепая Вера — панацея!
Лишь человек эгоцентричный Измыслить мог сей план отличный: Одна Земля средь звёзд иных,
Один он средь зверей земных —
Пред Богом выше остальных;
Забыл он бренную юдоль,
Забыл он сотворенья боль, —
Нет, не немой! — но боль забыл он, Которая всю жизнь пронзила (Вот замер, притаясь, геккон
Пред безмятежным мотыльком!);
Все жизни — спицы в колес — Всегд! — нетрудно догадаться (Теперь, в кристальных чувств красе!): Ни арфам славой не владеть,
Ни пальме, ни венцу, но, братцы, Кресту!.. И худший из людей,
К последним грешникам причислен, Куда как милосердней мыслит!
Нет! у вещей короткий век:
Истлеют, растворятся вскоре (Нирвана! Ах! Безбрежность моря!) Способен только человек Страданьем вечным истязаться, Злодею-Богу поклоняться И даже — ах! не счесть стыда! —
Ему подобным быть! всегда!..
Но нет, избавлюсь я тогда От веры этой глупой, дикой;
Вовек не покорюсь стыду Пред Ним склониться. Никогда!
Прочь, отвратительный владыка
Жестоких сонмов! Я пойду,
Чтоб, чресла препоясав — да! —
Приют от этих мук великих
Искать — не в Небесах — в Аду!»
Христианское вероучение
А теперь зададимся вопросом о том выборе, что дан тебе твоей природой. Честный учитель, желающий поведать непосвящённому факты о христианстве, не может, думаю, разместить эти факты иначе, чем я, в сколь угодно существенной мере. Если показать детям, с одной стороны, агитатора-атеиста, а с другой — монахиню-проповедницу из монастырской школы (со всеми иными вербовщиками, расположенными между этими крайностями), их не стоит перегружать напрасными дискуссиями о том, существовал ли когда-то такой человек как Иисус. Когда Ю сказал, что кампании Иисуса Навина неправдоподобны, Уотл не стал спорить об этом: он доказал подобным же образом, что кампании Наполеона тоже были неправдоподобны. Предметом исследования Юма являются только вымышленные персонажи: ничто и никогда не сделает Эдуарда Исповедник и святого Людовика более реальными для нас, чем Дон Кихот или мистер Пиквик . Нам стоит пресечь обсуждение, заявив, что существованию Иисуса есть точно такие же подтверждения, как и существованию любого другого человека его времени; и то, что ты не можешь поверить ни в одну из рассказанных тебе Матфеем историй, опровергает существование Иисуса не более, чем то, что ты не веришь рассказам Маколе , опровергает существование Вильгельма III . Евангельские повествования в своей основе дают вам биографию, вполне надёжную и достоверную с чисто светской точки зрения, если ты согласуешь всё, что Юм, или Гримм, или Руссо, или Гексли, или любой современный епископ отбросил бы как фантастику. Не вдаваясь в тонкости, ты можешь стать последователем Иисуса точно так же, как последователем Конфуция или Лао-цзы, и потому можешь называть себя иисусианином или даже христианином, если считаешь (что вполне допустимо для строгого секуляриста), что все пророки вдохновлены Христом, а все люди в целом — его миссией.
Кроме того, учитель христианства должен сперва научить ребёнка песне о Джоне Ячменное Зерно, с полями и сезонами, свидетельствующими о своей вечной истине. Затем, когда разум ребёнка будет к этому готов, можно рассказать ему (как об исторических и психологических феноменах) о традиции козла отпущения, Избавителя, Искупления, Воскресения, Второго Пришествия, и что в мире, насыщенном этими обычаями, Иисуса принимали, главным образом, как давно ожидаемого и часто предрекаемого Избавителя, Мессию, Христа. Даже ребёнку под силу понять это. Если он вырастет похожим на Гладстона, он примет Иисуса как своего Спасителя, а Петра и Иоанна Крестителя — как последователя Спасителя и его предтечу соответственно. Если же на Гексли, он изберёт светскую точку зрения, даже если его набожная семья попытается помешать ему. Теперь важно отметить, что Гладстонам и гексли пора перестать попусту тратить своё время и нелепо пререкаться о Гадаринских свиньях, а вместо этого попытаться составить своё мнение по поводу обоснованности светских доктрин Иисуса; ибо речь идёт о том, за что можно сражаться и в наше время.
В этом разделе не так уж много того, что ещё не обсуждалось. Но мы должны ещё раз обратить ваше внимание, что мистер Шоу не в состоянии должным образом оценить весомость и значимость аргументов. «Когда Юм сказал, что кампании Иисуса Навина неправдоподобны, Уотли не стал спорить об этом: он доказал подобным же образом, что кампании Наполеона тоже были неправдоподобны».
По-моему, Шоу даже не приходило в голову, что Уотли лишь попытался одолеть Юма. Он устроил «школярский розыгрыш, дабы развеять скуку». Его книга — академическая петарда, весьма позабавившая членов учёного общества Тринити-колледжа, попивающих портвейн за Высоким Столом. Аргумент несерьёзен.
Кроме того, логика совершенно дурацкая. Доказательство того, что кампании Наполеона невозможны, не опровергает существования Наполеона; оно лишь доказывает ошибку историка. Юм не пытался опровергнуть существование Иисуса Навина, он лишь хотел показать, что библейский отчёт неверен; именно это было предметом обсуждения, ибо весь смысл христианства заключался в том, что Книга Иисуса Навина продиктована устами Святого Духа, в связи с чем в ней не должно было содержаться ни малейшей ошибки. Таким образом, аргумент Уотли лишь укреплял позицию Юма. Он привёл очередной пример того, что историки могут ошибаться; и, проводя параллель между Наполеоном и Иисусом, он имел в виду, что в обе летописи вкрались ошибки, что и пытался доказать Юм.
Следует также отметить, что мистер Шоу полагает, будто бы христианство продолжат преподавать. Вряд ли он был пророчески настроен, когда говорил об этом. Думаю, следующее поколение будет куда больше говорить о войне в Европе. Думаю, война будет повсеместно сопровождаться революцией. Думаю, человечество столкнётся с жизненными ситуациями, дарующими столь душепотрясающее насилие, что благочестивая ложь, до сих пор лелеемая некоторыми, падёт, наконец, под собственным весом. Думаю, полемика будущего состоится между законами природы, или Ницше, и законами сострадания, или Шелли. Думаю, супернатурализм получит удар милосердия. Думаю, христианство будет изучаться всеми (у кого есть досуг и склонность к этому) точно так же, как сегодня — антропологами, рядом со всеми остальными религиями мира. Думаю, использование христианства как движущей силы притеснения бедных закончилось. Думаю, тираны человечества должны придумать что-то новое.
Или, быть может, наш светлый день совсем рядом! Автор «Мировой трагедии» представил своего Иисуса добровольным, а то и вовсе слепым орудием притеснения. Он согласился на смерть ради того, чтобы исполнить план, уничтожающий Золотой Век. На кресте он достигает человечности. Осмелимся сослаться на диалог между ним и великим магом, сила которого направлена обратить трагедию к счастливому концу. Нам следует остановиться на этом отрывке довольно подробно.
«Сцена. Густая тьма Небытия.