Спасение — прежде всего, классовая привилегия; и лекарство
Таким образом, даже когда бедняк решает, что метод спасения, купленного за подношения овнов и козлищ или возложение золота на алтарь, неправилен, ибо недоступен ему, мы так и не можем почувствовать себя «спасёнными» без жертвоприношения и жертвы. Напрасно пытаться менять мистические обряды на ничего не стоящие, вроде обрезания или, после изменения, вроде крещения. Наше чувство справедливости по-прежнему требует искупления, жертвы, страдальца за наши грехи. И это оставляет бедняка с его прежней проблемой; ибо если он не мог раздобыть ни овнов, ни козлищ, ни шекелей, то куда труднее будет ему найти соседа, который добровольно примет страдания за его грехи; кто бодро ответит: «Ты кого-то убил. Ладно, чёрт с ним: я с удовольствием буду повешен за это вместо тебя!»
На помощь нам неизбежно приходит воображение. Почему бы и нет, не будем доводить себя до отчаяния, настаивая на отдельном искуплении за каждый грех отдельным избавителем, давайте у нас будет одно великое искупление и один великий избавитель, на которого можно навсегда свалить все грехи мира? Ничего проще, ничего дешевле. Ярмо становится лёгкой, необременительной ношей. Всё, что ты должен сделать, когда мы найдём избавителя (или выдумаем его) — это поверить в эффективность сделки, и тогда ты спасён. Овны и козлища перестают истекать кровью; алтари, требующие драгоценных монет и непрерывно повторяемых жертвоприношений, повержены; и Церковь единого избавителя и единого искупления растёт на руинах древних храмов и становится единой Церковью Христа.
Проницательный, как всегда, мистер Шоу, оказывается, страдает от чувства Греха, как и следовало ожидать от протестанта ирландской или шотландской крови. Как показано выше, это не столько стремление избегнуть кары, сколько средство избавиться от невезения. До Павла идея греха в нашем современном понимании играла весьма несущественное значение, кроме как в религиях женоподобных и трусливых жителей некоторых частей Индостана. Жертвоприношение в Египте — всего лишь магический ритуал, гарантирующий необходимые разливы Нила. «Осуждение греха» есть современное изобретение, объясняемое, главным образом, тиранией паулинистского духовенства. В тёмные века всякое бедствие связывалось священниками с грехом; и, поскольку бедствия были нередки, дух людей был сломлен. В наше время у нас даже случается психоз того сорта, когда основная навязчивая идея заключается в том, что её жертва якобы совершила «грех против Святого Духа».
Такие бредни возможны только среди рабов, подобно тому, как расстройство, в результате которого больной считает, что растерял все свои сбережения, возможно лишь в коммерциализированной цивилизации. У самих евреев было представление о грехе, выработанное благодаря четырём векам рабства в Египте, но ничего подобного не встречается среди храбрых людей вроде арабов или афганцев, не допускающих превосходства священников. Не было этого и в Индии, пока брахманы не вытеснили кшатриев, или касту воинов. Чувство справедливости довольно однобоко у сильного, вооружённого человека. Всё, что он считает справедливостью — исполнение собственной воли по отношению к более слабым. Все представления о грехе и искуплении — прямое метафизическое творение рабской психологии.
Мы полагаем, что Шоу не вполне справедлив в своей этиологии централизованного избавителя. Свою роль сыграла и экспансия Римской Империи, и начало путешествий и торговли, показавших всевозможным жрецам, что множественность соперничающих храмов — плохой бизнес. Они сформировали идею Веры. Позднее христианская религия оказалась полна пережитками языческих обрядов.
Позвольте сослаться на древнюю рукопись, сохранившуюся в одном из тайных святилищ Инициации, хранимую столь бережно и оберегаемую столь ревностно, что, наверное, не наберётся и пяти десятков человек, заслуживших привилегию видеть её.
«Тем, кто сковал себя, кто потемнел в собственных глазах, кто предал собственное здравомыслие в поисках фантастических богов, грязных и запутанных хитросплетений метафизики, сплетаемых кастрированными пауками-исповедниками в бессолнечных монастырях, мыльных пузырей, надутых идиотами и безумцами, мифов, неправильно понятых, басен, принятых за историю, лжей, выталкиваемых вперёд всяким приспособлением для подлога, мошенничества, интриги, предательства и убийства, такая Истина кажется ложью, а Свет — тьмою.
Такие боги как Парабрахман просто ставят человека в тупик и делают его добычею духовенства, тогда как христы, общие для лютеранской, католической и англиканской церквей, есть не что иное как машинные боги всякого шарлатанства и притеснения, украденные и проституированные из того Христа, в коем отцы наши по Гнозису старались объединить враждующих богов Сирии, Греции, Халдеи, Рима и Египта, когда расширение Римской Империи впервые сделало возможными странствия и общение между жрецами Митры, Адониса, Аттиса, Осириса, Диониса, Исиды, Астарты, Венеры и множества иных. Следы этой редактуры до сих пор видны в Мессе и в Святцах: все боги и богини универсального заимствования получают те же самые почести в тех же самых обрядах, что и прежде, тогда как местные божества заменены святыми, девственниками, мучениками или ангелами, зачастую с тем же именем, всегда с тем же характером.
Поэтому солярно-фаллическое Распятие окружено на алтаре сиянием шести планет, ежели брать лишь один пример из сотен, имеющихся в нашем распоряжении; а Рождество приходится на зимнее солнцестояние: рождение Христа установлено во имя рождения Солнца.
Все эти моменты можно обнаружить в таких книгах как «La Messe et ses Mysteres», «Рим — языческий и папский», «Два Вавилона», «Реки Жизни», «Два очерка о культе Приапа», а также во множестве иных трактатов. Смешно наблюдать, как ультрапротестантам, называющим римский католицизм языческим и фаллическим (что они делают весьма безапелляционно), приходится постоянно возражать на аргументы католиков, что каждый пункт их вероучения выводится из Писания, дабы сформировать предпосылки силлогизма, вывод которого заключается в том, что христианство есть не что иное как адаптация фаллизма.
Искупление свершившееся и ожидание Избавителя
Но это случается не сразу. Между старой доброй религией богачей и новой безвозмездной религией бедноты находится период междуцарствия, во время которого избавитель, уже задуманный человеческим воображением, ещё не обнаружен. Его ждут не дождутся под именами христа, мессии, Бальдра Прекрасного и т. д.; но он ещё не явился. Однако грешникам можно не отчаиваться. И действительно, хотя они и не могут заявить, что «христос пришёл и избавил нас» (как говорим это мы), сказать, что «христос придёт и избавит нас», вполне допустимо для них, а это не менее утешительно, чем искупление, считающееся уже свершившимся. Бывают времена, когда целые страны буквально бурлят этим ожиданием и громогласно выкликают пророчества об Избавителе устами своих поэтов. Чтобы почувствовать эту атмосферу, нам достаточно взять Библию и прочесть у Исаии об одном из таких периодов и у Луки или Иоанна — о другом.
«Бывают времена, когда целые страны буквально бурлят этим ожиданием и громогласно выкликают пророчества об Избавителе устами своих поэтов». Под «целыми странами» Шоу, конечно же, подразумевает всех угнетённых и несчастных в этих странах. Когда народ процветает, ему не нужен Избавитель. Это не более чем проявление рабской психологии. Храбрые люди избавляют себя всякий раз, когда нация или класс освобождает себя от притеснений. Сальвационизм увядает. В наше время мы как раз можем наблюдать разложение христианства благодаря росту процветания в мире со времён завершения непрерывных войн Средневековья, и это можно сравнить с рассказом Фрэнка Харриса о его друге-атеисте, который, потеряв на фронте двух сыновей, писал о третьем: «Que Dieu I’ait en sa sainte