– Не понял! – вырвалось у меня.
– Жабу съел! – прокричал Яган мне в ухо. – Ты что, глухой?
– Съел, а дальше?
– А дальше ерунда получилась. Сам ведь знаешь, что жаб есть строжайше запрещено. На это дело специальный указ имеется. Но на самом деле их все жрут, будь здоров! Главное, не попадаться. Вот собрались мы однажды с приятелями, поболтали. Потом гляжу, жабу несут. Да такую аппетитную! Ну, думаю, свои все кругом, чего бояться! Да и не в первый раз. Лапку даже не успел обглодать – стража вваливается. Все сразу на меня показали. Приятели, называется… Наверное, специально подстроили…
– Да, жаба – это вещь! – согласился Головастик, сглатывая слюну.
Сверху на веревке спустилась бадья с едой. Мы торопливо расхватали лепешки, которыми полагается черпать полужидкое варево. Как всегда, самая толстая лепешка досталась Ягану, но на этот раз возражений со стороны Головастика не последовало. Наконец-то у них нашлась общая тема для разговора. С упоением и сладострастием оба вспоминали, как и при каких обстоятельствах им приходилось лакомиться жабами. Слава Богу, мир в нашем маленьком коллективе восстановлен.
В траншее стало быстро темнеть, и мы, вымыв бадью, устроились на ночлег.
Ну вот, еще одни сутки миновали. Последователи Лао-Цзы рекомендуют всегда благословлять день прошедший и радоваться дню наступающему. Я же, слабый и суетный человек, проклинаю прошедший день и страшусь дня наступающего. Что будет, если именно завтра рухнет этот треклятый ветвяк? А вдруг ночью меня зарежут упившиеся до безумия служивые, или склюет на рассвете косокрыл, или сволокут на свой шабаш Незримые? Тысячи коварных «если», от которых зависит моя жизнь. В такую ловушку не попадал еще никто из рожденных на Земле людей. Впрочем, нет! Тут я как раз ошибаюсь… По крайней мере кто-то один уже побывал здесь… Рука его, бесспорно, ощущается в архитектурном замысле этой грандиозной мышеловки… Великий Зодчий… Прозорливый Зиждитель… Я должен пройти по твоему следу…
Проснулся я от раздавшегося прямо над моим ухом жуткого вибрирующего воя. Трудно было даже представить себе, какое существо могло его издавать, – столько первобытной тоски и тупой, бессмысленной жестокости было в этом глухом, монотонном звуке. Спустя несколько секунд где-то в стороне раздался ответный вой. Над траншеей промелькнула темная фигура. Какой-то твердый предмет со стуком скатился вниз, и болотник быстро схватил его. И почти сразу слева и справа от нас засвистели, завыли сделанные из берцовых костей дудки. В лагере забегали и заголосили служивые.
Нечто похожее уже было однажды на моей памяти. Хорошо помню мутную туманную мглу, слегка подсвеченную блуждающими огоньками мотыльков-светоносцев. Это была одна из первых моих ночей здесь. Нестерпимо болели стертые в кровь ладони. Я не спал и чувствовал, что мои товарищи по несчастью тоже не спят. Тоска, неизвестность и тревожное предчувствие терзали душу. Шум, внезапно поднявшийся в лагере, не удивил меня – я тогда просто не знал, чему здесь удивляться, а чему нет. Траншея в то время была еще совсем неглубокой, примерно в три-четыре моих роста. Поэтому я сумел неплохо рассмотреть высокую зыбкую тень, бесшумно появившуюся со стороны лагеря. Казалось, она не шла, а медленно плыла в изменчивом, завораживающем сиянии ночи. Даже не замедлив мягких, скользящих шагов, призрак прыгнул прямо через наши головы, не долетев до края траншеи, завис в воздухе, немного потоптался в пустоте и затем канул во мрак. Как запоздалое эхо, совсем с другой стороны донесся шорох осыпающегося в траншею мусора.
– Кто это был? – шепотом спросил я.
– Незримый, – так же шепотом ответил мне Головастик.
– Сказки это. – Хоть Яган и старался говорить спокойно, страх отчетливо ощущался в его словах. – Нет на свете никаких Незримых.
– Это вы так решили? Только Незримые про то ничего не знают и ходят себе, где хотят! – Головастик презрительно сплюнул. – Они с человеком что хочешь могут сделать. А сами – как туман. Никаким оружием их не достать.
– Может, оно и так. – Яган был хоть и смущен, но не сдавался. – Да только вслух об этом говорить не полагается.
– Таким, как мы, можно. Хуже, чем сейчас, нам только в Прорве будет…
…От воспоминаний меня отвлек близкий звук дудки. По-видимому, служивый порядочно трусил, иначе зачем трубить, спускаясь в траншею. В левой руке он держал ярко пылавший обрубок смоляной пальмы. Хочешь не хочешь, а нам пришлось стать перед ним во фрунт.
Служивый, сопя, как рассерженный носорог, посветил факелом во все углы, потом стал так, чтобы наши сложенные в кучу топоры оказались у него за спиной, и только тогда сказал:
– Ну, чего бельмы пялите? Отвечайте быстро: был здесь кто-нибудь чужой?
– Нет, – сказал болотник. Наверное, это было третье или четвертое слово, произнесенное им здесь.
– Тебя, голозадый, не спрашивают. Пусть он говорит. – Служивый ткнул факелом в сторону Головастика.
– Спал я, – буркнул тот. – А если интересуешься, что во сне видел, могу рассказать…
Служивый резко выдохнул: «Хак», – и безукоризненный по технике исполнения удар сшиб Головастика с ног. Прием против каторжан почти безотказный – все мы, увлекаемые колодкой, разом опрокинулись на спины, причем я придавил болотника, а Яган меня.
– Не скажешь правду – убью! – пообещал служивый, наступив Головастику на грудь. В искренности его намерений сомневаться не приходилось.
Воткнув факел в какую-то щель, он обеими руками схватил один из наших топоров (собственное его оружие – тщательно смотанный боевой кнут-самобой – так и осталось висеть на поясе, видно, пачкать не хотел) и сноровисто размахнулся.
В этот же самый момент болотник, стряхнув нас с себя, приподнялся и резко взмахнул рукой. В свете факела что-то сверкнуло.
Казалось, бесшумный электрический разряд на мгновение соединил два человеческих существа: одно – полулежащее на дне траншеи, а другое – заносящее топор. Служивый снова шумно выдохнул, но уже не как боксер на ринге, а как бык на бойне. Руки его застыли над головой, а потом медленно опустились к груди, топор он держал перед собой торчком, как свечку. Затем служивый надломился в коленях, захрипел, забулькал горлом и, обильно разбрызгивая горячую липкую кровь, рухнул поперек наших распластанных тел. Ниже левого уха у него торчал нож, железный нож диковинной формы, с двумя направленными в противоположные стороны лезвиями и с крепкой чашеобразной гардой посередине. Вот что за штука, оказывается, упала этой ночью в нашу траншею.
Понятно, что время, оставшееся до рассвета, мы провели не самым лучшим образом. Никто не знал, как поступить с трупом, пока я не предложил план – очевидный для меня и весьма необычный для остальных – упрятать его в специально выдолбленной яме. Здесь не имеют понятия о могилах. Для покойников существует Прорва.
Об одном только я не подумал: как трудно будет вырубить в древесине достаточно просторное углубление. Мы трудились сначала стоя, потом на коленях, а под конец, при свете нарождающегося дня, даже лежа, но и после этого дно ямы можно было без труда достать рукой. Топорища были слишком коротки для этой работы, а спуститься вниз нам не позволяла колодка. От всего пережитого Яган, похоже, повредился умом. Он проклинал Головастика за дерзость, болотника – за горячность, меня – за то, что я не помешал болотнику. Несколько раз он бросал топор и вновь брался за него только после того, как Головастик весьма красочно и убедительно живописал, что ожидает нас, если служивые наутро обнаружат здесь труп своего дружка.
Когда мы закончили утрамбовывать щепу, которой была засыпана яма, уже окончательно рассвело.
К полудню стало ясно, что норму мы не выполним. Ночное происшествие до того вымотало нас, что топоры буквально вываливались из рук. Невыносимо хотелось спать, голова раскалывалась, а в глазах плыли радужные пятна. Но уж совсем худо мне становилось при мысли о том, что предстоит нам следующей ночью. Ведь как ни вяло мы работали, но на четверть метра все же углубились. Значит, и могилу придется углублять. И так каждую ночь! Долго ли так может продолжаться? Ведь погода, между прочим, стоит теплая. А что, если разрубить труп на мелкие части и вместе со щепой отправить наверх? Нет, не выйдет. Не представляю даже, кто из нас за подобное дело способен взяться. Тем более что содержимое корзин контролируется. Во избежание возможных побегов. Господи, как же быть?