Эти слова произносились с начальных времен, и де Рокфор вспомнил, как тридцать лет назад их говорили ему. В его душе до сих пор горело пламя, некогда зажженное, — пламя, которое пожирало его изнутри. Быть тамплиером — это важно. Это что-то значило. И он намеревался проконтролировать, чтобы во время его правления каждый кандидат, надевающий плащ тамплиера, понимал важность и значение этого.
Он посмотрел на коленопреклоненного:
— Что ты скажешь, брат?
— De par dieu. Во имя Бога я сделаю это.
— Ты понимаешь, что ордену может потребоваться твоя жизнь? — После того, что произошло за последние дни, этот вопрос прозвучал еще более весомо.
— Без сомнений.
— И почему ты готов отдать жизнь за нас?
— Если так прикажет магистр.
Правильный ответ.
— И ты сделаешь это без возражений?
— Возражать — значит нарушать устав. Мой долг — повиноваться.
Он кивнул, и церемониймейстер извлек из деревянного сундука длинное саржевое одеяние.
— Встань, — повелел он кандидату.
Молодой человек, одетый в черную шерстяную рубаху до пят, поднялся на ноги.
— Сними одежду, — сказал де Рокфор, и неофит снял рубаху. Под ней оказались белая рубаха и черные брюки.
Церемониймейстер приблизился, держа в руках сутану.
— Ты сбросил покров материального мира, — объявил де Рокфор. — Теперь мы окутываем тебя одеянием нашего братства и празднуем твое возрождение в качестве брата нашего ордена.
Он сделал повелительный жест, церемониймейстер вышел вперед и обернул новопосвященного тканью. Де Рокфор много раз видел, как взрослые мужчины плакали в этот момент. Он сам с трудом сдержал слезы, когда его облачили в этот самый покров. Никто не знал, сколько лет этому покрову, но существовал один, сохранившийся со времен де Моле. Де Рокфор хорошо знал эту историю. После того как в парижском Тампле распятого Жака де Моле сняли с двери, его завернули в покров, использовавшийся до этого тамплиерами на церемонии посвящения. Де Моле пролежал без движения два дня, закутанный в эту ткань. У него не было сил даже пошевелиться, не то чтобы встать. Жидкости, сочившиеся из его тела, пропитали ткань и запечатлели изображение, которое пятьдесят лет спустя легковерные христиане приняли за образ Христа.
Он всегда думал, что судьба оказалась справедлива.
Магистр рыцарей-тамплиеров — глава якобы еретического ордена — стал прообразом, с которого все последующие художники писали Христа.
Справедливость восторжествовала.
Он перевел взгляд на собрание:
— Перед вами наш новый брат. Он облачен в покров, символизирующий возрождение. Мы все пережили этот миг, объединяющий нас друг с другом. Когда я был избран вашим магистром, я пообещал наступление нового дня, новый орден, новое направление. Я сказал вам, что отныне знание не будет привилегией меньшинства. Я обещал найти Великое Завещание.
Он выступил вперед.
— В эту самую минуту в наших архивах находится человек, который обладает нужными для нас знаниями. К сожалению, пока наш покойный магистр бездействовал, другие, не принадлежащие к нашему ордену, вели поиски. Я лично следил за их действиями и передвижениями в ожидании часа, когда мы сможем присоединиться к этому поиску. — Он сделал паузу. — Это время пришло. Сейчас за стенами аббатства наши братья ведут поиск, и вы тоже присоединитесь к ним.
Держа речь, он перевел взгляд на капеллана. Это был итальянец с серьезным выражением лица, главное и самое высокопоставленное духовное лицо ордена. Капеллан возглавлял священников, которые составляли треть братства, — люди, избравшие жизнь, посвященную исключительно Христу. Слова капеллана имели большой вес, подкрепленный тем, что этот человек редко пользовался правом слова. Перед церемонией посвящения был созван совет, на котором капеллан выразил беспокойство по поводу недавних смертей.
— Ты слишком торопишь события, — заявил капеллан.
— Я делаю то, чего хочет орден.
— Ты делаешь то, чего желаешь ты сам.
— Разве это не одно и то же?
— Ты говоришь как предыдущий магистр.
— В этом он был прав. И хотя я во многом с ним не соглашался, я повиновался ему.