Они миновали киоски, около которых толпились люди, и вышли на старую улицу, вымощенную круглыми камнями.
— Церковь Марии Магдалины, — сказала Стефани, указывая на здание в романском стиле. — Некогда это была часовня здешних графов. А теперь, всего за четыре евро, ты можешь увидеть великое творение Соньера.
— Ты не одобряешь это?
Она пожала плечами:
— Я никогда не одобряла. В этом вся проблема.
Справа он увидел обветшалый замок, его грязно-серые наружные стены припекало солнце.
— Это усадьба Отпулов, — сказала Стефани, — во время революции ее экспроприировало правительство.
Они завернули за дальний угол церкви и прошли под каменной аркой, украшенной черепом со скрещенными костями. Малоун вспомнил, что в книге, которую он читал прошлой ночью, рассказывалось, что такой символ украшал надгробные памятники многих тамплиеров.
Земля у входа была усыпана галькой. Французы называют это место: «Enclose paroissiaux» («Приходской двор»). И прилегающее пространство выглядело вполне типичным: с одной стороны низкая стена, с другой — церковь, вход в которую сделан в виде триумфальной арки. На кладбище находилось множество могильных плит, надгробий и памятников. На некоторых могилах лежали цветы, многие были украшены согласно французской традиции фотографиями умерших.
Стефани подошла к одному памятнику, не украшенному ни цветами, ни фотографиями, и Малоун немного отстал. Он знал, что местные так любили Ларса Нелла, что даровали ему привилегию быть похороненным на их ухоженном церковном дворе.
Могильная плита была простой, на ней были вырезаны только имя, даты жизни и надпись: «Муж, отец, ученый».
Малоун подошел к Стефани.
— Они никогда не сомневались, стоит ли хоронить его здесь, — прошептала она.
Он понял, что она имеет в виду. В освященной земле.
— Мэр тогда заявил, что нет бесспорных улик, доказывающих, что Ларс сам лишил себя жизни. Он и Ларс были близки, и он хотел, чтобы его друг был похоронен здесь.
— Это чудесное место, — заметил он.
Ей было больно, но он знал: дать понять, что заметил ее состояние, — значит сделать ей еще больнее.
— Я сделала много ошибок по отношению к Ларсу, — промолвила она. — И в итоге это стоило мне Марка.
— Брак — это тяжелый труд. — Его собственный тоже потерпел крах из-за эгоизма. — И материнство тоже.
— Я всегда считала дело жизни Ларса глупостью. Я была правительственным юристом, занимающимся серьезными вещами. А он искал несуществующее…
— Тогда почему ты здесь?
Она не сводила глаз с могилы.
— Я поняла, что обязана ему.
— Или себе.
Она отвернулась от могилы и задумчиво сказала:
— Возможно, я обязана нам обоим.
Он промолчал.
Стефани указала на дальний конец кладбища:
— Там похоронена любовница Соньера.
Малоун знал о любовнице из книг Ларса. Она была моложе Соньера на шестнадцать лет. Когда ей было восемнадцать, она оставила работу шляпницы и устроилась к аббату экономкой. Прожила с Соньером тридцать один год, до его смерти в 1917 году. Все, что было у Соньера, он записал на ее имя, все — включая земли и банковские счета. Церковь не могла претендовать на его состояние. Она осталась жить в Ренне, носила темные одежды и вела себя так же необычно, как при его жизни. Умерла в 1953 году.
— Она была странной, — продолжила Стефани, — после смерти Соньера однажды заявила, что состоянием, которое он оставил, можно кормить весь Ренн сто лет, но сама жила в бедности до конца дней своих.
— Интересно почему?
— Она сказала, что не может прикасаться к этому.
— Я думал, ты ничего не знаешь об этой истории.
— Я и не знала, до прошлой недели. В книгах и дневнике оказалась масса информации. Ларе потратил много времени на расспросы местных жителей.
— Собирал слухи?
— Что касается Соньера, это все правда. Он давно умер. Но его любовница дожила до пятидесятых годов, так что в семидесятые — восьмидесятые оставалось еще много людей, знавших ее. Она продала виллу Вифания в тысяча девятьсот сорок шестом году человеку по имени Ноэль Корбу. Это он превратил виллу в гостиницу — и распускал всякие слухи насчет Ренна. Любовница обещала поделиться с Корбу тайной Соньера, но в конце жизни перенесла инсульт и не могла разговаривать.
Они устало плелись по хрустящему под ногами гравию.