- Не велено, - сказал ведущий, потому как устав есть. - А молоко отдай ей, это можно, ведь дите, - и добавил, как бы себе в оправдание: - тут и Бог велит...
Жестом он подал знак идущему посреди солдату, что можно дать.
Иван подошел к женщине, она шаталась, смотрела на него невидящими глазами и только старалась удержать сына.
- Давай молоко сюда, мы ей отдадим на привале. Не бойся, мы ведь не звери, люди, - сказала другая женщина.
- Спаси тебя Христос, брат мой, - тихо прошептала мать и хотела дотянуться губами до руки Ивана, но пошатнулась. Иван поддержал ее рукой.
- Крепись, дорогая сестра, Бог даст, я помогу тебе.
- Эй, там! Отдал? Иди в сторону! - крикнул солдат и поднял ружье.
Онищенко, с трудом удерживая слезы, отошел в сторону. Мимо проходили кандальные, как не от мира земного было это шествие. Когда проехали телеги, он пошел поодаль вслед им. В небе вились жаворонки, высоко плыли тучи.
- Боже, Отец неба и земли, Царь мой и Бог мой, - молился Иван, - помоги мне, помоги им, вложи в сердце ведущих Твое милосердие. Смилуйся, Боже наш!
Сзади послышался стук приближавшегося экипажа. Онищенко сошел с дороги на обочину. Экипаж поравнялся с ним. В глубине сидел пристав, на переднем сиденье сидели возница и урядник. Онищенко снял шапку и сделал шаг к экипажу, просительно приложив руку с шапкой к груди. Подавая документ приставу, он сказал:
- Ваше благородие, разрешите обратиться к милости вашей. Я ссыльный, иду по назначению. Бог через добрых, высокопоставленных людей однажды мне показал Свою милость. Я иду сам по документам. И здесь я ни о чем не прошу, я иду в Оренбург и дальше. Там идет изнемогшая женщина с дитем. Только одной рукой она несет своего маленького сына, и ей, я видел, не в мочь. Она может погибнуть, и я, ради Христа, прошу о ней, помочь ей надо.
Среди кандальных что-то случилось. Все остановились, грубо кричал голос солдата, кого-то поднимали, слышен был гул ропота среди кандальных. Становой подъехал к партии и сошел с экипажа. В его обязанность входило наблюдать за этапом, соблюдать порядок, не допускать нарушений.
Начальник конвоя подбежал к приставу и взял под козырек:
- Ваше высокоблагородие, позвольте доложить: каторжанка Марьяна упала в беспамятстве вследствие слабости. У нее на руках ребенок. По уставу, если не больная, - должна идти. Болезни у нее не обнаруживалось. По количеству пятьдесят четыре. Двое по болезни едут на телеге, пятьдесят два должны идти.
- Ваше благородие, - обратился Онищенко, - я буду идти пятьдесят вторым. Пусть Марьяну возьмут на телегу. Ребенка я понесу до Оренбурга. А там ее осмотрит доктор, и она, ведь сами видите, будет в числе больных.
Пристав несколько мгновений колебался. Так к нему арестанты еще не обращались. Он никогда не нарушал устава. Но здесь было другое. Какая-то непреодолимая сила заставила этого служаку нарушить устав, подчиниться, уступить. И он сказал начальнику конвоя:
- Пусть прикуют его за руку, кандалы не надо. До Оренбурга, до тюрьмы.
Ваше благродие, обратился Онищенко к приставу, - я пойду, как и все, в кандалах. Рука у меня сильная, я донесу дитя.
Пристав с удивлением смотрел на этого необыкновенного ссыльного.
- А зачем? - не зная для чего, спросил он.
- Вы разрешили идти мне с ними, помочь, и я благодарен вам и Господу. Но я вижу, как мучительно им идти, как страдают они из-за ран от кандалов, и я хочу понять их, сострадать им, участвовать в их страданиях. Я не могу, чтобы мне среди них было легко.
И снова, повинуясь какой-то высшей силе, пристав сказал:
- Хорошо, оденьте и на его ноги кандалы. До Оренбурга. Из рядов первой партии вдруг отчетливо послышался голос:
- Братцы, да ведь это Онищенко. Только он может так поступать. Я ж его видел, он был тогда в Херсонской тюрьме, там меня и судили. Точно, это Онищенко.
Пристав бегло взглянул на молодого ссыльного, на которого, сняв с лежащей без памяти Марьяны, надевали теперь кандалы, и медленно снял шапку.
Иван заметил это, но он не хотел славы, он служил Господу. Поэтому Иван и не откликнулся на восклицание арестантов и опустил голову.
Экипаж с приставом тронулся и покатил к Оренбургу. И тогда пристав вспомнил, как, читая документы ссыльного с именем Онищенко, сердце у него заволновалось. Помнил, как поступил против устава, непреодолимо повинуясь какой-то силе, и понимал, эта сила - Бог.
И только когда пыль, поднятая идущими кандальными, скрыла их из вида, пристав, перекрестившись, одел шапку. И глубоко в душе этого окостенелого человека, постепенно превратившегося в нерассуждающую машину власть имущих, зашевелилась совесть, неподкупная, зорко смотрящая в душу. Ибо око Господа на всех людях - верные слова Библии проверяются самой жизнью.