Сбейте оковы. Дайте мне волю, Я научу вас свободу любить.
Начальник остановил ход и, подскочив к первой партии, стал бить плетью всех кандальных. Люди старались уклониться, молчали, только шел глухой ропот по партиям.
- Следуй! - крикнул начальник, уже остывший и униженный своим поступком. И тогда другой голос из задней партии тихо запел "Отче наш".
Ему стал вторить второй, третий, и вскоре все, кто знал, стали петь. Как будто по людям прошел добрый ангел. Все пели, шли. Онищенко, глядя на кандальных, и сам пел, и слезы мира туманили его глаза. А когда кончили петь, он услыхал голос из впереди идущей партии:
- Так пели в Херсонской тюрьме. О, что это было за время! Там, в сорок первой, рассказывали, был евангелист Онищенко. Он научил.
Иван не мог удержаться от слез. Вот оно, доброе семя, зерно горчичное. И он был рад, что его здесь не знают по имени, что вся слава идет Тому, Кто единственно достоин ее.
Все три дня пути до Оренбурга кандальные пели молитву. В Оренбургскую тюрьму прибыли поздно вечером. Шел дождь, все промокли, кандалы тащили за собой грязь и идти было мучительно. И мрачная тюрьма показалась этим людям спасением, желанным уютом.
Арестантов освободили от оков и провели сначала в баню, а затем, раздав пожитки, в общую камеру пересыльных. Получил свою сумку и Онищенко. Женщин поместили отдельно.
- Ну Марьяна, - сказал Иван, когда женщин уводили, - Бог да поможет тебе продержаться, пока тебя отпустят. Я верю, что это будет скоро.
- Ангел ты с неба, добрый человек! - сказала она, прижимая сына к груди.
Долго и много пили кипяток, согревались, наслаждались возможностью отдохнуть. Только ныли ноги и болели раны. В бане фельдшер осматривал раны, смазывал их какой-то болеутоляющей мазью, накладывал примочки и бинтовал. Это предусмотрено уставом пересыльных тюрем и строго выполнялось. Запущенные раны легко превращались в язвы, и идти такой арестант уже не мог. За исполнением этого следил пристав.
Глава 19. Губернский прокурор
Рано утром после раздачи хлеба и кипятка дверь камеры пересыльных открылась, и дежурный позвал:
- Онищенко, с вещами.
Иван встал, одел сермяг, перекинул через плечо сумку и, держа в руке шапку, негромко сказал:
- Прощайте, братья мои.
- Онищенко! Онищенко! - заговорили голоса в камере, - это Онищенко, брат всех людей.
- Онищенко, - сказал старик и, подойдя к нему, обнял его и поцеловал. - Слыхали о тебе много, Иван Федорович. И Бог допустил мне увидеть тебя. Ты не читал нам здесь Евангелия, но дела твои были живым Евангелием. Иди с Богом. Я знаю, ты идешь сам в Сибирь, но крест твой не менее тяжел, чем наш, обычных, грешных людей. Ты несешь крест достойно. Станем, братья, на колени.
Вызвавший Онищенко дежурный молча стоял у дверей и давал возможность попрощаться. А Иван, встав на колени, вместе со всеми запел "Отче наш". Дежурный снял шапку, перекрестился и тихо закрыл дверь.
Ивана провели в канцелярию тюрьмы и там уже как почетного гостя пригласили в комнату, выходящую окнам и на город. За столом сидели знакомый уже Ивану пристав, разрешивший ему следовать с кандалами, и другой важный с виду человек в форме высокого судебного чина. Оба поднялись. Пристав поднес руку к козырьку, а другой вышел из-за стола и подал руку.
- Губернский прокурор, - отрекомендовал он и предложил Ивану сесть в кресло. - Я знаю, что вы Онищенко. Вас отрекомендовал мне господин пристав. Он неделю назад встретил вас под Сорочинском. О вас я слыхал лично от херсонского губернатора, по милости которого вы идете без конвоя, и он не ошибся в вас. Вы оправдали его доверие. Сегодня мне рассказывал о вас господин пристав. Дай вам Бог и дальше оправдывать высокое доверие.
Иван почтительно наклонил голову.
- Ваше сиятельство, - начал Иван. Но прокурор перебил его:
- Называйте меня просто Иван Мефодьевич.
- Ваше сиятельство, - продолжал Онищенко, - Сам Бог послал вас мне навстречу. У меня к вам очень большое обращение, просьба. Выслушайте меня.
- Говорите, я внимательно слушаю вас. А потом и я хочу у вас многое спросить.
- Вы, безусловно, знаете, что вся Россия говорит сейчас об отмене крепостного права. Есть большая надежда, что в этом году этот вопрос решится. И люди России станут равными другим, как они и равны пред Богом. Но у времени свой ход, у событий - другой. Бог позволил мне устами и действиями глубокоуважаемого господина пристава, - пристав поклонился и что-то пробормотал, стесняясь, - побыть семь дней хода и семь ночей с ссыльными на каторгу. Идут на 10-15 лет, некоторые пожизненно. Конечно, и этап, и существование их там - очень трудное испытание. Я расспросил каждого, записал их вину. Вот они все у меня здесь.