У имеющих действительно верующую душу по временам появляются особо смелые чувства. С одной стороны, либеральная семья Гамалиилов в своих сношениях с язычниками по принципу ухаживала за их больными, вежливо им кланялась, даже в то время, когда те поклонялись своим идолам, отдавали последний долг их мертвым, стремились смягчить положение дел. Стремясь к мирному исходу, эта семья вступила в сношения с римлянами. Она не постеснялась просить у победителей некоторого рода инвеституры предательство синедриона - с их согласия вновь принять титул "наси". С другой стороны, чрезвычайно либеральный человек, Иоханан-бен-Заккай, был душой происходившей перемены. Еще задолго до разрушения Иерусалима он пользовался преобладающим авторитетом в синедрионе. Во время революции он был одним из вождей умеренной парии, державшейся вне политики, и делал все возможное, чтобы не затягивать сопротивления, которое должно было привести к разрушению храма. Спасшись из Иерусалима, он предсказал, как рассказывают, императорский титул Веспасиану; одной из милостей, им испрашиваемых, была просьба послать доктора к больному Садоку, который в годы, предшествовавшие осаде, разрушил постом свое здоровье. По-видимому, достоверно то, что он попал в милость к римлянам и добился у них восстановления синедриона в Явнее. Сомнительно, чтобы он был учеником Гиллеля, но он, действительно, был продолжателем его идей. Устанавливать царство мира было его любимым правилом. Известно, что никто не успевал поклониться ему первым, даже язычники на рынке. Не будучи христианином, он был истинным последователем Иисуса. Говорят, что по примеру древних пророков, он по временам упразднял культ, признавая, что для язычников справедливость имеет то же значение, как жертва для евреев.
Таким образом, некоторое облегчение проникло в страшно потрясенную душу Израиля. Фанатики решались проникать, с опасностью жизни, в молчаливый город и тайком приносили жертвы на развалинах святая святых. Некоторые из этих сумасшедших, возвращаясь обратно, рассказывали, что слышали таинственный голос, исходящий из развалин и сообщавший им, что их жертвы приняты. Но вообще подобные излишества порицались. Некоторые воспрещали всякие развлечения и проводили время в слезах и посте, пили только воду. Иоханан-бен-Заккай их утешал. "Не горюй, сын мой", - говорил он одному из отчаявшихся. "За невозможностью приносить жертвы, у нас осталось еще средство искупить наши грехи, которое стоит первого - это добрые дела". И он напоминал, слова Исайи: "Я более люблю благотворительность, чем жертву". Рабби Иошоа имел такие же взгляды. "Друзья мои", говорил он тем, которые вменяли себе в обязанность преувеличенные лишения, "зачем вам воздерживаться от мяса и вина?" - "Как?" - отвечали ему, - "мы будем есть мясо, которое приносилось в жертву на разрушенном теперь алтаре? Мы будем вино, которым делались возлияния на тот же алтарь?" - "Хорошо", - отвечал рабби Иошоа, - " не будем есть хлеба, так как нельзя приносить в жертву муки!" "Действительно, можно питаться фруктами". - "Что вы говорите? Фрукты также не дозволены, ведь теперь более нельзя приносить в жертву храму первых плодов". Сила обстоятельств брала верх. Прочность Закона теоретически признавалась, причем утверждалось, что и сам Илья не мог бы уничтожить ни одного параграфа; но фактически разрушение храма уничтожало значительную часть древних предписаний, не осталось места ни для чего иного, как только для казуистической морали в деталях или для мистицизма. Развитие кабалистики принадлежит позднейшему времени. С тех пор многие предавались так называемым "видениям колесницы", т. е. размышлениям о таинствах, которые связывали с символами Езекиила. Еврейский ум усыплял себя грезами, создавал себе убежище вне ненавистного ему мира. Изучение становилось освобождением. Рабби Nehounia пустил в ход идею: тот, кто подчиняет себя игу Закона, освобождается от ига политики и мира. Кто дошел до этого, тот уже не опасный революционер. Рабби Nanina имел привычку говорить: "Молитесь за существующее правительство, без него люди съели бы друг друга".
Нищета была ужасная, подушная подать лежала бременем на всех, а источники доходов были истощены. Гора Иудеи оставалась необработанной и покрытой развалинами. Сама собственность была ненадежна. Обрабатывая ее, рисковали видеть ее отобранной римлянами. Иерусалим представлял из себя кучу сваленного камня. Несомненно, в то время изгоняли евреев, пытавшихся селиться значительными группами на этих развалинах [Нет подлинного описания этой эпохи. Но несомненно, если бы у евреев была возможность поселиться в разрушенном городе, они бы это сделали. Но они селятся в Явнее, Бетаре и др., где и скопляются. Предположение Евсевия, по которому Иерусалим был запрещен евреям, только начиная с Адриана (Demonstr. evang., VI, 18), не имеет никаких оснований. См. "L'Antechrist", стр. 523, прим. 2]. Между прочим, историки, наиболее других настаивающие на том, что город был вполне разрушен, признают, что там осталось некоторое число стариков и женщин. Иосиф сидящих и плачущих на пепелище святилища, вторых - взятыми победителями себе для крайнего поругания. 10-й легион продолжал стоять в одной из частей покинутого города [Предполагали, что имеют доказательство насмешки победоносного легиона над побежденными в вещах, помеченных этим легионом клеймом со свиньей. Но свинья - римская эмблема легионов и не заключает в себе никакой насмешки]. Найденные кирпичи покинутого города с маркой этого легиона [Действительно, этот легион оставался долгое время в Иерусалиме. Находят признаки их пребывания в Aelia Capitolina после Адриана] указывают на то, что он занимался постройкой. Вероятно, солдаты за плату допускали тайные посещения еще видимых остатков храма. В особенности христиане сохраняли память и культ некоторых мест, преимущественно трапезной на Синайской горе, где, как верили, собрались последователи Иисуса после его вознесения, и могилу Иакова, брата Господня, возле храма. По всей вероятности, не забывали Голгофу. Так как ни в городе, ни в окрестностях не строили, то огромные каменные части больших сооружений оставались на своих местах, так что легко было узнать все памятники.
Изгнанные из святого города и дорогой для них земли, евреи разбрелись по городам и деревням долины, простирающейся у подножья горы Иудеи до моря. еврейское население умножилось. В особенности одно место стало театром возрождения и было столицей еврейской теологии до войны Бар-Кохбу. Это был прежний филистимский город Явнея или Ямния [Теперь деревня. Это Ибелин крестоносцев.], расположенный в четырех с половиной милях от Яффы [Как и другие города филистимлян, он имел свой порт или maiouma на расстоянии полутора мили]. Это был значительный город, населенный язычниками и евреями, но последние преобладали, несмотря на то, что со времени похода Помпея, этот город уже не входил в состав Иудеи. Там происходила живая борьба между обеими частями населения. Пищевые продукты там находились в изобилии, и в начале блокады многие из мирных ученых, как например, Иоханан-бен-Заккай, не находившиеся под влиянием национальной химеры, укрылись в Явнее. Там они и узнали о пожаре храма; они рыдали, рвали на себе одежды, погрузились в траур, но находили еще возможность жить для того, чтобы видеть, уготовил ли Бог какое-нибудь будущее Израилю. Говорят, что благодаря просьбам Иоханана, Веспасиан пощадил Явнею и ее ученых [Есть некоторое несогласие в летоисчислении. Обстоятельства побега Иоханана, предполагают, что город был уже блокирован. Между тем, в то время Веспасиан не был уже в Иудее, а в 67-68 г., наоборот, он проходил через Явнею]. В действительности же еще до войны с Явнеей процветала раввинская школа, и, по каким-то неизвестным причинам, в политику римлян входило не препятствовать ее существованию. С прибытием Иоханана-бен-Заккая эта школа приобрела наиболее важное значение.