Разумный язычник Ахиор (брат света) знающий израильский народ, старается остановить Олоферна. Первым делом, по его мнению, следовало узнать, нарушил ли закон Израиль; если да, то его легко победить, если нет, надо остерегаться нападать на него. Но все напрасно; Олоферн идет на Иерусалим. Ключем к Иерусалиму служит один пункт, расположенный около Дофаима, при входе в гористую местность, на юге долины Ездрилон. Это место называлось Beth-eloah (Божий дом) [По-гречески Beteloea или Baiteoea par itoacisme, для Baiteloa. Имя деревни Betomesfaim (IV, 6) параллельно Beth-eloah, по-видимому тоже символическое и, кажется, не обозначает никакого географического места. Из всех многочисленных систем, придуманных, чтобы придать реальность этой фантастической топографии, единственно система Шульца имеет некоторое правдоподобие. Betylua в этой системе будет как Beit-ilfah, на северной горе; и эта система может ли противостоять возражениям.]. Автор описал его точно по образцу Бетара. Он расположен при входе в теснину, на горе, у подошвы которой бьет ключ, необходимый для жителей, так как цистерны верхнего города незначительны. Олоферн осаждает Beth-eloah, который доведен жаждой до крайнего положения. Но высший промысел предпочитает набирать более слабых для совершения великих подвигов. Вдова зилотка, Юдифь (иудейка), встала, помолилась и, выйдя из города, представилась Олоферну, как строго набожная женщина, не могущая выносить тех нарушений Закона, свидетельницей которых она была в городе, и обещала ему указать верное средство победить евреев. "Они теперь умирают от жажды и голода", - говорила она, - "что вынудило их нарушить предписание о съестных продуктах и есть первые плоды, предназначающиеся священникам, они послали в Иерусалим просит разрешение синедриона, но в Иерусалиме народ также распущенный и там им разрешат; и тогда будет легко победить осажденных." "Я буду молиться Богу," - прибавляет она, - "чтобы он сообщил мне, когда они согрешат". В то время, когда Олоферн вполне убедился в ее готовности на все, она отрубила ему голову. В течение всего своего путешествия, она ни разу не нарушила Закона. Она молилась и совершала свои омовения в назначенное время; она ела только то, что захватила с собой; даже тогда, когда пришла разделить ложе Олоферна, она пила свое вино. После совершения своего подвига Юдифь живет еще сто пять лет, счастливая и уважаемая, отказываясь от самых выгодных предложений вступить в брак. В течение ее жизни и еще долго после нее никто не осмеливался беспокоить еврейский народ. Ахиор тоже был вознагражден за свое знание еврейского народа. Он принял обрезание и стал на вечные времена потомком Авраама.
Автор, по своей склонности воображать превращение язычников, своей уверенностью, что Бог любит слабых, что он по преимуществу Бог отчаявшихся, приближается к христианам. Но по своей привязанности к букве Закона, он представляет собой чистого фарисея. Он мечтает об автономии израильтян под главенством синедриона и их наси. У него тот же идеал, что и в Явнее, согласно которому существует такой образ жизни людей, который угоден Богу; Закон составляет безусловное правило для этого строя; Израиль создан для того, чтобы выполнить его. Это народ, которому нет подобного; народ, ненавидимый язычниками, знающими, что он способен увлечь весь мир. Народ непобедимый, если он не грешит. К строгости фарисея присоединяется фанатизм зилота; призыв к мечу для защиты Закона; апология наиболее кровавых примеров религиозного насилия. Подражание книге "Эсфирь" проникает весь труд; автор читал эту книгу не в том виде, в каком она существует в еврейском оригинале, а с искажениями, заключающимися в греческом тексте. Литературное исполнение слабо; заурядные избитые слова еврейской агады, гимны, молитвы и т. п., напоминающие по временам тон Евангелия Св. Луки. Однако, теория мессианских ожиданий слабо разработана. Юдифь за свои добродетели по-прежнему награждается долгой жизнью. Эта книга, вероятно, с увлечением читалась в кругах Бетара и Явнеи; но, по-видимому, Иосиф не был знаком с ней в Риме; ее, несомненно, скрывали в виду того, что она заключала в себе много опасных намеков. Успех этого произведения среди евреев, однако, был непродолжителен; еврейский оригинал вскоре затерялся, но греческий перевод получил место в христианском каноне. Мы увидим, что этот перевод был уже известен в Риме в 95 году. Вообще, все апокрифические работы имели успех, признавались и цитировались непосредственно после выхода в свет. Эти новинки имели эфемерную скоропроходящую славу и быстро забывались.
Все более и более чувствовалась потребность в точном каноне священных книг. Тора, пророки, псалмы были всеми признаны основой. Только Иезекииль вызывал затруднения некоторыми параграфами, несогласными с Торой. Из затруднения вышли при помощи остроумных объяснений. Были колебания и по поводу Иова, смелость которого не соответствовала пиитизму того времени. Притчи, Экклезиаст и "Песнь песней" выдержали еще более горячее нападение. Свободная картина, набросанная в седьмой главе Притчей, профанирующий характер "Песни песней", скептицизм Экклезиаста, по-видимому, должны были лишить эти книги имени священных. Однако, восторг, внушаемый ими, к счастью взял верх. Их приняли, если можно так выразиться, с правом поправок и толкований. Последние строки Екклезиаста, по-видимому, смягчали скептическую неблагопристойность текста. Стали искать в "Песне песней" мистических глубин. Псевдо-Даниил завоевал себе место смелостью и самоуверенностью, но он не мог прорваться через непроницаемую цепь древних пророков и поместился на последних страницах рядом с книгой "Эсфирь" и позднейшими историческими компиляциями [См. порядок еврейских Библий]. Сын Сирахов потерпел поражение только благодаря откровенным признаниям современного текста. Все это составляет небольшую священную библиотеку в 24 произведения, порядок которых был неизбежно установлен. Но еще существовало много вариантов [Отступления, которые замечаются в разных вариантах, служат тому доказательством]; благодаря отсутствию гласных, к сожалению, во многих параграфах встречались двусмысленности, которыми различные партии пользовались, каждая в духе своих идей. И только несколько веков позже еврейская Библия представляла одну книгу, почти без вариантов, чтение которой было установлено до мелких подробностей.
Что касается книг, исключенных из канона, то их запретили читать и по возможности уничтожали. Этим и объясняется, почему сохранились только в греческом переводе книги вполне еврейские, имевшие не меньше прав, чем книга Эсфирь и Даниил быть включенными в Библию. Таким образом, книги Маккавейские, книга Товита, книга Еноха, Премудрости Иисуса, сына Сирахова, книга Варуха, так называемая третья книга Ездры, разные дополнения (трое юношей в раскаленной печи, Сусанна, красавица и дракон), присоединяемые к книге Даниила, молитва Манасии, послание Иеремии, псалтырь Соломона, вознесение Моисея, целая серия агадических и апокалиптических писаний, заброшенных талмудистами, были сохранены только христианами. Благодаря общности литературы евреев и христиан, продолжавшейся более ста лет, всякая еврейская книга, проникнутая религиозным духом или идеями мессианизма, немедленно принималась церквями. Со второго столетия еврейский народ предавался исключительно изучению Закона и, предпочитая всему остальному казуистику, пренебрегал всеми этими писаниями. Многие же из христианских церквей, наоборот, придавать им большое значение и более или менее официально принимали их в свой канон. Мы увидим, например, далее, что апокалипсис Ездры, произведение экзальтированного еврея, как и книга "Юдифь", спаслись от уничтожению только благодаря уважению, которыми они пользовались среди последователей Иисуса.
Иудейство и христианство еще жили вместе, подобно двум близнецам, часть организмов которых между собой тесно связана, а во всем остальном различны между собой. Одно существо отчасти передавало свои ощущения и желания другому. Книга, являвшаяся продуктом наиболее горячих еврейских страстей и, в особенности, книга зилота, немедленно принимались христианством, сохранялись христианством и благодаря ему находили место в общем каноне Ветхого Завета [Подобное же размышление может быть сделано и по поводу вполне еврейской книги Товита; но время, когда эта книга написана, очень трудно определить]. Часть христианской церкви, несомненно, почувствовала все волнения осады и разделяла страдания и гнев евреев по поводу разрушения храма и сохраняла симпатию к восставшим. Автор Апокалипсиса, который еще, вероятно, жил в то время, конечно, сохранил печаль в своем сердце и подсчитывал, когда настанут дни великого отмщения Израиля. Но христианское чувство нашло уже новый выход; и не только школа Павла, но и сама семья Учителя переживала необычайный кризис, изменяя сообразно потребностям времени сами воспоминания, которые она сохранила об Иисусе.