Она хотела что-то добавить, но Эварист возбужденно прервал:
— Я знаю, что вы собираетесь сказать: мы будем друзьями, но вы меня никогда не полюбите. — Он говорил враждебно, оскорбительно. — Вы будете любить меня, как брата. Ни один дешевый роман не обходится без того, чтобы героиня в какой-то главе не предложила герою свою искреннюю привязанность. Очень мило, что вы позолотили пилюлю. Она унизительна. В жалости я не нуждаюсь.
«Он способен на что угодно. Я ему не дам устроить здесь сцену».
— Нет, Эварист, я не это собиралась сказать.
— Что же тогда? Что? Пожалуйста, Эв, скажите. Мне, наверное, нельзя было так говорить. Но если бы вы знали, как я измучился, вы бы простили меня. Скажите, Эв.
— Я хотела сказать, что никогда не думала, как вы. Ваши слова для меня — полная неожиданность. Я, право, не знаю, что ответить. Нужно будет обдумать ваши слова. Завтра, быть может, я скажу вам больше.
«Еще есть надежда. Должно быть, я действовал слишком поспешно. Мы знаем друг друга всего месяц. Может быть, в сердце Эв есть капля любви. Эв сама и не знает, но любовь будет расти. А вдруг у нее есть еще кто-нибудь? Почему мне это раньше не пришло в голову? Другой мужчина?»
— Может быть, в вашей жизни есть кто-то другой? Если так, скажите, Эв, прошу вас.
Теперь у нее сделалось страдающее лицо.
— Пожалуйста, Эварист, ни о чем не спрашивайте. Завтра после полудня я к вам приду и все скажу. Сегодня не будем больше говорить об этом. Пожалуйста, обещайте.
Слабая надежда, еще теплившаяся в нем, угасла. Он безразлично сказал:
— Как вам угодно, Эв. Обещаю.
Эварист пришел к себе, зажег свечу и бессильно опустился в старое обитое красным бархатом кресло. Он сделал то, что хотел: признался Эв в любви. Никогда еще не был он так далек от любви, как сейчас. То, что он чувствовал, скорей напоминало ненависть. И все-таки он знал: стоит услышать от Эв одно нежное слово, как любовь овладеет им с прежней силой.
«Если она подвергнет меня унижению, я возненавижу ее, Я знаю. Я хочу не только любить, но и быть любимым. Что она скажет мне завтра? Может быть, попросит быть терпеливым: пройдет год, два, а там она посмотрит? А вдруг она скажет, что есть другой? Какой-нибудь пустой, разодетый тупица, у которого много денег».
В первый раз перед ним стояла другая Эв, не та, какой он всегда представлял ее себе.
Он машинально разделся.
«Почему нельзя пройти свой путь без женщины? Математика! Чистая, прекрасная математика. В ней-то я никогда не разочаруюсь. Эв. Что я, по существу, знаю о ней? Почему у меня вечно все не ладится, все идет не так? Опять жалею себя. Фу, какая гадость!»
Он задул свечу и лег.
«Еще можно надеяться. Завтра не за горами. Увидим. А нет, так остается математика, остается борьба за народ. Любит меня Эв, нет ли, какая разница? Почему я решил, что она понимает меня, что она не такая, как все? Наверное, женщине меня не понять. Нужно учиться одиночеству. Никаких женщин. Один. Как Ньютон. Великие люди всегда одиноки. Да и жизнь меня учит. Нужно принять урок со смирением. Но кое-что мне остается: борьба за народ и математика».
Войдя к Эваристу, Эв неподвижно остановилась возле двери. Какой жесткий взгляд! Эварист придвинул ей свое единственное кресло. Сквозь вытертый красный бархат белыми пятнами просвечивала набивка.
Он посмотрел на поджатые губы, на чопорно-прямую фигуру, одновременно испытывая желание и бросить ей в лицо оскорбление и нежно просить о ласке. Он сказал:
— Как вы спали?
— Благодарю, очень хорошо.
«Я еще не видел этого холодного каменного лица. Что на нем написано? Уж, конечно, не любовь; но и не равнодушие. Ненависть? Тоже нет. Не знаю. Во всяком случае, все будет совсем иначе, чем я мог представить себе. Два дня тому назад я трогал ее руки, гладил волосы, целовал губы. Больше этому не бывать, ясно. Мне и не хочется. А вот бросить ее на кровать, грубо, насильно; увидеть страх в ее глазах, унизить ее — если она заставит меня испытать унижение — да, этого я хочу».
— Вчера я обещала прийти. Я пришла сказать, что мы видимся в последний раз.
Эварист испугался.
— Но отчего, Эв? — заговорил он робко. — Что между нами произошло? Я не понимаю. Должно быть, я был в чем-то не прав, слишком нетерпелив, быть может. Не следовало начинать этот разговор вчера? Не понимаю. Отчего вы так переменились? Если я не прав, если вина моя — скажите. Может быть, все еще поправимо?
Удивительно, как не вяжутся эти слова с настроением, которое им владело лишь минуту назад. Не зная, что еще сказать, он круто остановился.