— Две минуты истекли, господа. Дуэль окончена.
Все подошли к Галуа. Антуан встал на колени,
стараясь слегка повернуть тело.
— Тяжело ранен в живот, — сказал он Пеше д’Эрбинвилю. — Советую вам и вашим секундантам немедленно удалиться. Мы останемся здесь и выполним наш долг.
Поклонившись, Пеше д’Эрбинвиль и его секунданты пошли к дороге. Вскоре послышался удаляющийся стук копыт. Друг Антуана с грубым смехом ударил безжизненное тело Эвариста ногой.
— Мне не нравятся ваши вульгарные жесты, — резко сказал Антуан. — Оставьте его в покое.
— Забрать пистолет? — униженно спросил друг.
— Болван! Все оставить, как есть. Идем. За доктором, конечно; не наша вина, если на поиски у нас уйдет очень много времени.
Он посмотрел на Эвариста.
— Долго не протянет. А парень был неплохой. Разница между мною и вами, — философски заметил Антуан, — что вам подобная работа по душе, в то время как я только терплю ее. Это самое большее, что я могу о ней сказать. Да, подготовительная часть доставляет мне удовольствие, это верно. Там требуется ум, искусство, тонкость, находчивость. А здесь? Настоящая бойня. Терпеть не могу крови.
«Эварист Галуа, неистовый республиканец, убит на дуэли с другом-республиканцем». Мосье Жиске непременно напишет в своих мемуарах что-нибудь в этом духе. Вам, конечно, нет дела до мосье Жиске. Вам важно только получить свои сто франков. Получите, не беспокойтесь. Но артистом вам не бывать. У вас душа лавочника. Вам неведомо удовлетворение от хорошо сделанной работы».
Они пошли к дороге.
Эварист пришел в себя. Свирепая, почти невыносимая боль нахлынула вместе с сознанием, где он и что его сюда привело.
Он приподнял голову с влажной земли.
— Антуан! Антуан!
В ответ — только веселое птичье щебетание да шорох листьев. Испугавшись, что этот шум заглушит его, он позвал громче:
— Антуан!
Никто не отозвался. С новой волной боли пришла внезапная догадка: он предан. Все произошло совсем иначе, чем он представлял себе. Догадка была туманной, как первое знакомство с запутанной математической задачей, решение которой трудно предвидеть. Он не мог и представить себе решения: поле зрения застилала темная, непроницаемая, тяжелая завеса боли.
Он заплакал — горько, отчаянно. Он плакал, потому что не мог стерпеть боли и одиночества, потому что ему было стыдно за людей, способных поступить, как Антуан и его друг. Он плакал от жалости к себе, оттого, что в последние мгновения жизни мир показал ему свою прогнившую сердцевину.
От слез боль усилилась; он зарыдал еще горше. Сознание затуманилось. Сквозь рыдания и стоны он услышал неторопливый, тяжелый топот копыт. Земля, на которой он лежал, несла этот звук все отчетливей и громче, не давая угаснуть меркнущей искре сознания. Он ждал. Звук сделался четким, приблизился, стал чуть стихать. Он поднял пистолет, все еще заряженный с тех пор, как был вложен в руку, и выстрелил в воздух. Топот копыт замолк. Стараясь кричать как можно громче, Эварист позвал: «На помощь!»
Услышав приближающиеся шаги, он опять закричал: «На помощь!»
С последним проблеском, сознания он увидел, как над ним склонилось корявое лицо крестьянина. Он улыбнулся, цепляясь за ускользающую во тьму мысль: «Мир не показал мне в последние мгновения жизни свою черную изнанку».
В полдень Эварист очнулся в госпитале Кошен. Кровать стояла в углу длинной, узкой палаты. Еще две подвижные стены были составлены ширмой, отделявшей его кровать от других больных, а их было много.
У изголовья стояла сестра.
— Это госпиталь Кошен. Вы в хороших руках. Я сейчас пойду за врачом.
Он улыбнулся ей. Громкий стук крови в ушах и темные пятна перед глазами мешали ему говорить.
Подошел мужчина в очках с лысым яйцевидным черепом.
— Я Поль Сильвестр, здешний врач.
Он взял Галуа за руку и нащупал пульс.
— Как я сюда попал?
«Зачем спросил? Это неважно. Я почти не слышу себя. Слова исчезают во тьме».
— Вас доставил один крестьянин, простой человек. Он очень беспокоился о вас.
Галуа улыбнулся про себя. «Этот врач сам простой человек. Он умеет говорить, находит подходящие слова. Стало посветлее. Нужно сказать ему что-нибудь приятное. Пусть видит, что я оценил его».
Язык поворачивался с трудом.
— Я республиканец.
Он старался разглядеть лицо врача. Выражает ли оно сочувствие? Но четко рассмотреть не удавалось: что-то плясало перед глазами.
— Отвечайте, но только если вы в силах. Если это вам не будет стоить слишком большого труда.
Эварист еще раз качнул головой.