— Разумеется. Никто не заставляет. Но вы допустили одну ошибку, мосье Дюшатле. Вы забыли, что судья может судить вас за появление в форме, а потом за недозволенные рисунки — еще раз — присяжные. Значит, вы не избежали никакой опасности, а просто устроили себе две беды вместо одной.
Он окинул Дюшатле благодушным взглядом.
— А пока что вам придется подождать суда в Ла Форс. Это, конечно, всего только предварительное заключение.
Не переставая ласково улыбаться, он подписал какие-то бумаги и велел увести Дюшатле.
Наступила очередь Галуа. Он увидел на столе свое ружье, пистолет, нож.
Следователь раскрыл набитую бумагами папку. Эварист с гордостью отметил про себя, какая она толстая.
Следователь задал ему множество вопросов: и о родителях, и о брате, и сестре; о Луи-ле-Гран и Нормальной школе. Ответы он сверял с лежавшими перед ним документами. Затем показал на выставку оружия на столе.
— Зачем вы все это носили с собой?
— Защищаться и нападать.
— От кого защищаться?
— От тех, кто мог напасть на меня.
— Кто же это, по-вашему?
— Кто всегда нападает на народ.
— Что вы хотите сказать?
— То, что сказал.
— Кого вы собирались защищать этим оружием?
— Народ, если бы он подвергся нападению. И самого себя.
Галуа очень устал. Ни огня, ни иронии не было в ответах. Казалось, они, помимо воли, соответствуют заранее подобранному образцу — жесткому, как математическая формула.
— Для этой цели вы бы пустили в ход не только ружье и пистолет, но и нож?
— Если нужно, да.
— Вы интеллигентный юноша. Не думаете ли вы, что нож куда более варварское и жестокое оружие, чем ружье и пистолет?
— Я думаю, что пренебрегать оружием, которое может пригодиться в случае необходимости, — трусость и идиотизм.
— Признаете ли вы, следовательно, что ваши действия были направлены против безопасности государства?
— Нет. Государству, в котором подобные действия возможны и необходимы, постоянно грозит опасность.
— При всем том вы были готовы пустить в ход оружие?
— Разве это не очевидно?
— Вполне. Теперь скажите, почему вы надели форму артиллериста?
— Это уже не форма артиллериста.
— Вы отрицаете, что на вас была артиллерийская форма?
— Артиллерия национальной гвардии расформирована. Форма ее больше не является артиллерийской формой.
— Глупый ответ, арестованный Галуа. Артиллерия была расформирована, значит с этого дня никто не имеет права носить ее форму.
— Не вижу логики.
— Вы — нет, но судья может увидеть. А у вас есть возможность заняться логикой во время предварительного заключения в Сент-Пелажи.
Следователь сладко улыбнулся.
В тот же день «салатная корзинка» доставила Галуа в Сент-Пелажи. Равнодушно выслушал он громкие приветствия.
— Вот он, наш великий ученый Галуа. Добро пожаловать!
— Мы знали, что ты покинул нас ненадолго.
— Он любит нас! Он должен был к нам вернуться.
Заметив светлые волосы и хорошо знакомое лицо, Эварист чуть оживился. Он кинулся к Распаю. Они пожали друг другу руки и в один голос сказали:
— Рад, что ты здесь, старина.
И рассмеялись над собственной глупостью.
25 июля 1831 года
В тот день Распай писал одной приятельнице:
«Для «чистой» публики в Сент-Пелажи только что открылась новая столовая. Ее содержит один заключенный: без патента, без специального разрешения, но и без препятствий. Обслуживают в ней, как в ресторане или в кафе. Там можно найти все, что по правилам запрещается продавать в общей столовой. Рекой льется кофе и ликер. Запрещенная водка передается через решетку в паре ботинок, которую каждый день приносит одна женщина и снова берет как бы в починку. Тюремный смотритель, сопровождающий эту даму, принимает запах спиртного за запах венгерской кожи. Да и как можно подвергать хоть малейшему сомнению правдивость хорошенькой женщины, которая каждое утро, перед тем как идти в тюрьму, наносит визит начальнику отдела тюрем в департаменте Сены мосье Паризо?
Эта столовая приводит меня в отчаяние. Наши светские любители выпить кончают тем, что затаскивают сюда самых благородных из находящихся здесь юных товарищей.
— Идем, идем, бедный мой Эварист! Вы должны быть с нами! Попробуйте выпить этот стаканчик! Без женщин, без доброго вина человек не мужчина!
Отказаться принять вызов — значит струсить. А в тщедушном теле бедняги Эвариста кроется столько храбрости, что он отдал бы жизнь за сотую часть самого незаметного подвига. Бесстрашный, как Сократ, принявший чашу с ядом, он хватает стаканчик и опорожняет его одним глотком, правда зажмурив глаза и скривив губы. Второй стакан осушить не трудней, чем первый. С третьим новичок теряет чувство равновесия. Триумф! Победа! Слава тебе, тюремный Вакх! Ты опьянил чистую душу, которой вино омерзительно!