Всенощная кончалась… Священник возглашал из алтаря: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!..» Где-то запели, будто из мрака сводов, прозрачно, плавно. Пели на правом крылосе крылошанки, но это был глас единый, сильный. Пели Великое Славословие, древнее «Слава в вышних Богу». Даринька опустилась на колени. Виктор Алексеевич поколебался — и тоже преклонился. Его увлекало пением, дремотным, плавным, как на волне. Звук вырастал и ширился, опадал, замирал, мерцал. Казался живым и сущим, поющим в самом себе, как поющее звёздное мерцанье.
Виктор Алексеевич качнулся, как в дремоте. Даринька шепнула: «Хочешь?» — и подала кусочек благословенного хлеба. Он с удовольствием съел и спросил, нельзя ли купить ещё. Она повела строгими глазами, и ему стало ещё лучше. Подошла монахиня-старушка и куда-то повела Дариньку. Скоро они вернулись, и старушка что-то ей всё шептала и похлопывала по шубке, как будто давала наставление…
Когда они выходили, из-за острых верхушек Спасской башни сиял ещё неполный месяц. Они пошли Кремлем, пустынной окраиной, у чугунной решётки. За ней, под горкой, светилась в деревьях церковка…»
В других местах повествования у Шмелёва мы находим не раз упоминание Вознесенской обители. Вот Даринька «надумала поехать в Вознесенский монастырь, к монахине-старушке, задушевнице матушки Агнии покойной, — уйти от ожидания». А вот ещё более мистическое описание: «Начиналась невиданная метель, памятная и по сие время старожилам, «недельная», какой ещё не бывало спокон веку, о которой потом долго говорили и писали, как все хляби небесные разверзлись, как заблудились на Красной площади проходившие в караул солдаты и засыпало фонари до верха. Чтобы не потеряться, Даринька взяла за руку Анюту. С трудом добрались до церкви. Церковную решётку всю замело метелью, не было видно церковки: схоронилась она в сугробах… Дариньке показалось, что земное совсем пропало, — церковь только, да белый снег, да невидное небо, откуда снег, да святой огонёк лампадки».
А вот некоторые традиции, связанные с Вознесенским монастырём, которые упоминает писатель. «Надевая халатик, она нащупала поясок с мощей благоверной княгини Евфросинии — «во разрешение неплодия», — и сердце её захолонуло. Запахнула халатик, но поясок слышался на чреслах. Она воззрилась на тёмный образ «Рождества Предтечи», без слов молилась, не зная, о чём молилась, — «страшилась думать», — и вспомнила, что 7-го числа празднование «Собору» и надо поехать в Вознесенский монастырь, как обещалась под Рождество монахине (имеется в виду праздник Собор Иоанна Предтечи, отмечаемый 7 (20) января, который непосредственно следует за праздником Крещения Господня, или Богоявления. — К. К.-С.)».
А вот описание кельи монахини обители. «Пили чай с тёплыми просфорами, и Дариньке казалось, что она сидит в келье у матушки. Радостны были ей старинные тёмные иконы, хрустальные подлампадники, висевшие под ними благолепно фарфоровые пасхальные яички. Радовало смотреть на горбатые сундуки, на коврики, на священные по стенам картинки. И священный запах, и старинные за стеклом часы, с круглым, как месяц, маятником, и расшитая бисером подушка — всё было совсем такое, как у матушки Агнии покойной, и влекущая душу тишина. Даринька вдруг заплакала».
Позднее, уже во втором томе романа «Пути небесные», вышедшем в 1948 году, Иван Шмелёв продолжит символический рассказ о своих воспоминаниях об обители Вознесения в Московском Кремле. «Не хотела их отпускать Москва. Столько объявилось мелочей, покупок — пришлось задержаться и снова отложить «новоселье» до следующего воскресенья. Поездка разбила Дариньку. Пролежав два дня, она сказала, что хочет поговеть, едет в Вознесенский монастырь, там ночует у знакомой монахини. На другой день она вернулась успокоенной, просветлённой, очень хотела есть, но сперва вкушала тёплую просфору, особенно душистую, «вознесенскую».
Надо сказать, что Вознесенская обитель неоднократно упоминается И. С. Шмелёвым и в знаменитом произведении «Лето Господне». Мы находим здесь описание празднования: «От Вознесенского из Кремля — матушки-казначейши привезли шитые подзоры под иконы, разные коврики, шитые бисером подушечки…». Перед нами открывается вид на Большой кремлёвский крестный ход и сонм знаменитых монастырских хоругвей: «Гляди, гляди… кремлёвские начинают надвигаться!.. Тяжёлые, трудные хоругви. Их несут по трое, древки в чехлы упёрты… Сквозные, лёгкие — Вознесенского монастыря». Шмелёв рассказывает о традициях, связанных с престольным монастырским праздником: «На Вознесенье пекли у нас лесенки из теста — «Христовы лесенки» — и ели их осторожно, перекрестясь. Кто лесенку сломает — в рай и не вознесётся, грехи тяжёлые. Бывало, несёшь лесенку со страхом, ссунешь на край стола и кусаешь ступеньку за ступенькой».