- Знаешь, я продам теперь все эти земли, брошу службу, куплю себе небольшой дом где-нибудь на юге и наконец заживу спокойно. Ты тогда приедешь в гости ко мне, ты обещаешь? Твой отказ меня бы очень огорчил.
- Боюсь, что до этого, то есть до покупки дома на юге, тебе придется пройти через множество формальностей, - сказал я. - Но что ты вообще думаешь обо всем этом?
- Это, конечно, ужасно, - сказал он совершенно спокойным голосом. - Но ты знаешь, я всегда был склонен к религии.
- Я никогда этого не замечал.
- Ты просто не обращал на это внимания. Ты понимаешь, в Евангелии сказано, что без воли Господа ни один волос не упадет с головы человека? Я преклоняюсь перед волей Всевышнего.
Мы сидели перед огромным камином, в котором дымились сырые дрова. Я быстро посмотрел на Андрея и подумал, что странности этого человека не ограничивались его болезненной боязнью событий. На его лице было выражение спокойствия, какого я до сих пор у пего не видал. Но это продолжалось недолго, и он снова начал волноваться, когда экономка сказала ему, что его хочет видеть инспектор полиции.
Это был человек средних лет с замкнутым выражением лица, неподвижными глазами и резким голосом, лишенным гибкости. Он спросил, кто мы такие, что мы здесь делаем, кто нас известил об убийстве и что мы об этом знаем.
- Мы только что приехали из Парижа, - сказал Андрей, - и это я должен был бы вас спросить, что вам известно о том, что произошло с моим братом. Я вам никаких указаний дать не могу по той простой причине, что я видел Жоржа последний раз два года тому назад.
- В каких вы были с ним отношениях?
- Извините меня, пожалуйста, - сказал Андреи с резкостью, которая меня удивила, - но это вас совершенно не касается.
- Разрешите мне самому судить о том, что меня касается.
- Сколько угодно, - ответил Андрей. - Но я напоминаю вам, что я брат покойного, что меня вызвали из Парижа, я приехал сюда и узнал о его трагической смерти. Я полагаю, что это достаточное испытание, и хотел бы быть избавленным от неуместных вопросов. Если вы хотите получить подробные сведения обо мне, обратитесь к мэру города: он был личным другом моего отца и знает меня с детства. Не смею вас удерживать.
Инспектор ушел, не попрощавшись.
- Какой бестактный субъект! - сказал Андрей. - Я узнаю трагическую новость, которой, может быть, мои нервы не в состоянии перенести, и сюда вдруг является какой-то фрукт, который собирается устраивать мне допрос, ты себе представляешь? Нет, всякой бесцеремонности есть границы.
- Он на меня произвел впечатление человека не блестящего, - сказал я, но согласись, что его любознательность понятна. Теоретически говоря, он должен найти убийцу. Ты имеешь какое-нибудь представление о знакомствах и частной жизни твоего брата?
- Нет, - сказал Андрей, - и, по правде говоря, это меня никогда не интересовало.
- Кто-то его все-таки убил, и какая-то причина для этого была.
- Вероятно, - сказал Андрей все с тем же спокойствием. - Но неужели тебя это так занимает?
- Как тебе сказать? Да, в известной мере. Если хочешь, чисто логически: мы знаем следствие, надо было бы узнать причину.
- Я надеюсь, - сказал Андрей, пожав плечами, - твоя наивность не доходит до того, чтобы предполагать, что все происходящее подчинено законам логической зависимости?
- Нет, - сказал я, - если бы это было так, все было бы слишком просто. Но все-таки даже в чисто эмоциональной области логика нередко играет, как мне кажется, значительную роль. Это не всегда похоже на классический силлогизм, но это все-таки своеобразная логика. Если ты найдешь к ней ключ...
- Как к шифрованной депеше?
- Если хочешь.
Андрей наклонился и бросил в камин небольшую щепку. Потом он поднял на меня глаза и сказал:
- Я тебе скажу откровенно, что я думаю: я не знаю и не интересуюсь знать, как и почему это произошло. Но одно я знаю: этот человек, - я имею в виду моего брата, Жоржа, - не заслуживал ничего другого.
x x x
Я вернулся в Париж на следующий день, оставив в Периге Андрея, который, казалось, совершенно справился со своими нервами. Он долго благодарил меня за "моральную помощь", которую я ему оказал, и обещал, что в Париже он мне расскажет обо всем, что ему удастся узнать. Я не мог отделаться о г. крайне странного впечатления, которое на меня произвело поведение Андрея. Я убедился, что его страх перед всякими событиями был больше всего метафизическим, он боялся не вещей, а своих собственных представлений, чаще всего произвольных. Его равнодушие к трагической судьбе его брата тоже казалось мне по меньшей мере удивительным. Я знал, что он ненавидел Жоржа, но все-таки я не ожидал от него такого спокойствия, нехарактерного для него ни при каких обстоятельствах вообще. Он вел себя как человек, который присутствует при совершенно естественном явлении, - точно жизнь его брата должна была кончиться именно так, как это произошло, этим "несчастным случаем" - слова, которые упорно повторяла его экономка, от которой нельзя было добиться никакого толка. Ее печальная и спокойная глупость была настолько непоколебима, что разговор с ней по этому поводу, - так же, впрочем, как по всякому другому, - не мог привести ни к чему. Она только повторяла, что все это случилось глубокой ночью и что в доме не было никого, кроме ее хозяина и ее самой.
- Все-таки был еще кто-то, кто его убил, - сказал я.
- Я не знаю, - сказала она, - я никого не видела и не слышала, чтобы кто-нибудь входил. А у мена очень чуткий сон.
Я пожал плечами и отказался от дальнейших вопросов. Когда Андрей приехал в Париж - это было дней через десять - и пришел ко мне, я его спросил:
- Ты что-нибудь выяснил?
- Состояние оказалось несколько меньше, чем я предполагал, - сказал он. - Некоторые неудачные финансовые операции...
- Постой, это не так интересно, - сказал я. - Как подвигается расследование?
- В вечерних газетах ты прочтешь об аресте предполагаемого убийцы, сказал Андрей. - Это бывший садовник Жоржа Поль Клеман, человек с уголовным прошлым, которого он недавно рассчитал и который неоднократно говорил, что он ему отомстит. Он, между прочим, категорически отрицает свою вину.
- После убийства была обнаружена какая-нибудь кража?
- Бумажник Жоржа, в котором, вероятно, было несколько тысяч франков.
- А какие улики против Клемана?
- Улик, собственно говоря, нет, есть только подозрение.
- Ты лично считаешь его виновным? Он отрицательно покачал головой. Он очень изменился за эти дни, и от его прежней неуверенности в себе не осталось следа. Казалось, что смерть его брата подействовала на пего так благотворно, как не мог бы подействовать никакой курс лечения. Я подумал о том, как плохо мы все знали Андрея, и тотчас же после этого у меня мелькнула мысль, что он сам себя тоже не знал и так же, как мы, не мог предвидеть той перемены, которая с ним произошла.
- Слушай, Андрей, - сказал я, - мне кажется, что у тебя есть какие-то предположения о том, почему Жорж был убит. Может быть, я ошибаюсь, но у меня такое впечатление.
- Есть вещи, о которых трудно говорить, - сказал он. - Но твоя любознательность совершенно праздная. Какое значение для тебя имеет вся эта история? Алгебраическая задача? Что тебе до Жоржа, например? Ты всегда относился к нему отрицательно.
- Да, конечно. Но вот, скажем, арестован его садовник, который, может быть, тут ни при чем.
- Если он, как ты говоришь, ни при чем, то рано или поздно его выпустят. Но представь себе даже, что его приговорят к пожизненному заключению. В этом тоже не было бы никакого несчастья и никакой несправедливости, строго говоря. Это пьяница, ежедневно избивающий свою жену и своих детей, и если он сгниет в тюрьме, то жалеть об этом не стоит.