Всех ли?
В университете ее подозрения сегодня подтвердили — о месте в общежитии надо было просить раньше, теперь уже никак. В закладках после вчерашнего лазанья по сайтам несколько мест — там комната в коммуналке, там студия, там однушка, на удивление дешевая, вот и нашлись варианты. По номерам этим надо бы позвонить, и посмотреть, что да как, стипендия хорошая, и мама с папой обещали помогать всем, чем смогут, да и не попросит она многого. Оставаться тут она не хочет. Не хочет наблюдать за тем, как Ваня начинает встречаться с кем-нибудь еще, как он доволен, и как он презирает ее за то, что она сделала еще тогда. Она еще его не видела с того разговора вчера утром на кухне. Сколько равнодушия будет в его глазах? На сколько процентов? К этому времени уже точно должно было подействовать. К этому времени он уже точно не будет смотреть на нее так, как раньше.
Ей хочется, чтобы эти его чувства были искренними, не магическими, но когда это она заслуживала настоящих и искренних чувств? Печенье у тети Лены вкусное, и от чая будто легче становится дышать, уходит тот комок, который еще вчера утром внутри свернулся и мешал. Саша вдыхает глубоко и так же глубоко выдыхает, прежде чем улыбнуться, пусть и лишь уголками губ. Ей надо продолжить поиски сейчас, может быть, она найдет еще вариант-два, а потом обзвонить всех, может, договориться о встрече, и съездить на днях, чтобы посмотреть все варианты. Ей надо взять себя в руки и перестать цепляться за место, где ей не будет лучше, как бы ее ни любили те люди, что заменяли ей родителей несколько лет и стали не менее близки.
— Не пугай так больше, — просит тетя Лена, целует ее в макушку, прежде чем выйти с кухни. Саша следом выходит через пару минут — надо чашку помыть и прибрать за собой. Она бы и хотела пообещать, что больше так не будет, но не может — нельзя обещать то, что не сможешь исполнить. Она не уверена, что сможет. Что если то, что она собирается сделать, ее будущий переезд от них, тоже входит в список того, что напугает тетю Лену или огорчит ее? Ладно, может, и не напугает, но огорчит уж точно. Но, с другой стороны, она ведь не уезжает из страны и даже из города, и остается в ковене. Просто жить она теперь собирается где-нибудь еще. Лиза не даст им заскучать.
Лиза стучится к ней в двери, когда она успевает только открыть первую из страничек с объявлениями, на кровать запрыгивает с разбега, надувшаяся, как будто ее обидел кто-то смертельно. Кто посмел, Саше интересно — особенно учитывая что Лиза так просто обиды не прощает, и отвечает колкостью на колкость, а после этого обычно успокаивается. Нет, лучше не спрашивать, а сесть рядом и обнять. Когда успокоится, сама расскажет, а она подождет, и неважно, займет это несколько часов или пять минут. Лизе сейчас нужна поддержка.
— Дэвид расстроен, потому что с Варей поссорился, — бурчит она через, наверное, минут десять. Уже не несколько часов, уже легче. — Он мне не хотел говорить, но я сказала, что тогда сама узнаю, а он же знает меня, я ж узнаю. Варя его спросила, чего он с малявкой возится, ну со мной то есть. Не верит, что мы просто дружим и уводить его у нее никто не собирается. У нее паранойя какая-то!
— Ну так попробуй ее сама успокоить, — предлагает Саша первое, что в голову приходит. — Объясни ей, что Дэвид не в твоем вкусе, и вообще зря она нервничает. Глядишь, и подружитесь…
Она бы еще что-то сказала, может быть, но Лиза глазки прячет, и от этого нехорошее ощущение. На этом доме что, проклятье какое-то лежит, и живущие в нем младшие ведьмы влюбляются в сыновей ведьм, или как? Потому что молчание Лизы — само по себе достаточно громкое заявление именно об этом, и от этого за нее еще обиднее, и ее еще больше хочется обнять и от всех оградить.
— Я надеюсь, вы не поссорились с Дэвидом из-за того, что Варя разнервничалась на твой счет, — говорит она, наконец. — Главное, не переживай ты. Все будет хорошо, правда.
Хоть у кого-то из нас должно быть все хорошо, если уж у обеих не получается, добавляет она мысленно. Ну и ладно. Пусть, главное, у Лизоньки все наладится, а она перетерпит. Никуда она не денется. В конце концов, какой у нее выбор? Что она может сделать? Пытаться выторговать себе другую судьбу? Самой смешно.
— Если бы ты еще бывала в домике на дереве, — говорит Лиза, носом шмыгнув пару раз — ребенок еще, совсем ребенок, пусть и строит из себя временами взрослую усердно, — было бы легче. Там место такое, для секретничанья и для разговоров, чтобы тебя не подслушали. Мне там нравится. Только одна я там быть не особо люблю, лучше с кем-то.
— А мне и одной там неплохо, — хмыкает Саша. Нет, Лиза права, она слишком давно не была в домике. Со своего дня рождения, когда плакала там, думая, что все, хуже быть не может. И полутора месяцев с тех пор не прошло, как оказалось, что может. Что может быть и лучше в разы, и все может исправиться, а потом рухнуть с высоты, на которую она так радостно взлетела, в еще большую пропасть. — Знаешь, когда я сюда приехала только, его еще не закончили. Дядя Андрей туда потом электричество провел, чтобы лампочку можно было включать и сидеть хоть круглые сутки, потому что мы с Ваней оттуда даже после темноты уходить отказывались, пока темно было. Сначала лампочки не было и не должно было быть.
— И если бы не вы, не сидела бы я там сутками, ты это хочешь сказать? — фыркает Лиза, обнимает ее крепче. — Ну и хорошо, значит, что так получилось. Я тоже не знаю, как бы я без этого домика была.
Нет, она правда давно там не была, это точно. Надо бы сходить. Позвонить она сможет и позже, вечером уже, когда люди уже уйдут с работы, если они на нее ходят. Сейчас нет и пяти, и время, как ни крути, еще есть. Ничего не случится, если она часик посидит там, перечитывая сегодняшние конспекты.
Ей очень хочется уйти, когда Ваня, подтянувшись на руках, садится на краю люка, ведущего вниз. Уйти не получится, это она понимает, когда он — понятно по движениям и по звуку — пинает лестницу так, чтобы она упала. Успешно. Зачем, она не спрашивает — глаза прячет, чтобы не встретиться с ним взглядом. Боится. Кто бы не боялся на ее месте? Может быть, и есть такие люди, с другой стороны, но точно не она. К ней это точно не относится.
— Может, перестанешь от меня бегать и прятаться? — спрашивает он, и его голос настолько спокойный, насколько она и не надеялась услышать. Ему все равно? Если да, это прекрасно вписывается в ту картину, которую она себе представила. А то, что от этой картины больно, ну так что ж теперь поделаешь? Переживет, привыкнет, и, может, пойдет дальше. Скорее всего, пойдет дальше, не будет же она до старости жалеть себя. — Самой не надоело?
— Надоело, — соглашается она, потому что ну, а зачем отрицать, если он прав? — Ты не беспокойся, это скоро прекратится.
— Ты…
— Переезжаю, — продолжает она утвердительно, когда становится ясно, что он не знает, как продолжить. — Пока не знаю, когда, но обязательно. Не буду тебе глаза мозолить, можешь выдохнуть.
— Ты опять за свое?
В его голосе нет разочарования, и уже это само по себе удивительно. Смотреть на него еще страшно и не хочется. Лучше, может быть, было бы отвернуться, но это было бы слабостью. Гордость у нее еще есть, и эта гордость мешает сделать то, что было бы лучше для нее.
— Все-таки разлюбила меня, понятно, — вздыхает он. Саша сама не понимает, как вскидывается, возмущенная — с чего он вообще сделал такие выводы? — и взглядом с ним встречается. Вот так, пыталась этого избежать, а в итоге не получилось. Ваня не улыбается, и уже одно это непривычно и будто неправильно. — Зря я надеялся, что ты после этого ритуала поймешь, что не в нем дело, получается.
Ей бы к нему кинуться сейчас, уткнуться ему в плечо лицом, обнять так крепко, как только может — она сидит на месте, удерживает себя чуть ли не силой. Она должна быть сильной. Она должна держать себя в руках. И уже одно то, что ей приходится заставлять себя это делать, заставляет ее чувствовать себя слабой не меньше, чем просыпающаяся всегда не вовремя жалость к себе и чем то, что удержаться не получается. Не всегда получается, точнее. Сейчас пусть с трудом, но удается.