“Евгений Игоревич, идём и идём вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый. Когда же, наконец, всё кончится?!”
Я попытался сказать что-то ободряющее, выражал уверенность, что скоро уже и вершина. Просил регулярно выходить на связь. В “кают-компании” все сразу загудели. Возбуждение нарастало. Юра Кононов разъяснил обстановку офицерам связи. Минут через двадцать Володя вновь вызвал базу. Сразу воцарилась тишина.
“Впечатление такое, что дальше всё идёт вниз. Как вы думаете, это вершина?”
Такого вопроса я не ожидал. Стало ясно, что ребята первыми осуществили мечту наших альпинистов, что кусок жизни, заполненный неимоверно тяжёлой, нервной работой, кажется, будет оправдан. Точнее, всё это стало ясно чуть позже”, а тогда огромное напряжение последних лет нашло наконец лазейку и я с трудом сдерживался, чтобы не дать волю эмоциям. Проглатывая комок, застрявший в горле, поздравил Володю и спросил, где Эдик. Он ответил, что Эдик уже подошёл или подходит — точно не помню. Поздравил обоих, просил описать и отснять всё, что они видят кругом, и быть осторожными при спуске. Напомнил, что мы всё время на прослушивании и ждём регулярной информации. С трудом закончил связь и бросился из палатки — не хотелось показывать слабость. По дороге кто-то поздравлял, обнимал, похлопывал по плечу, но я уже плохо различал окружающих.
В дневнике Балыбердина описание этого момента выглядит примерно так: “Тамм бесстрастным, сухим голосом, даже не поздравив нас с победой, потребовал точно описать, что мы видим вокруг”. Я-то хорошо помню, что поздравил, и не единожды за короткую передачу, ставших мне сразу ещё дороже и ближе ребят. А что касается бесстрастного голоса, что же, даже он давался мне почему-то с трудом.
Первый сеанс связи с вершиной состоялся в 14 часов 35 минут. Перед спуском связались ещё. Конец этого сеанса успел записать Кононов (магнитофон был подключён только к той рации, которая находилась в радиопалатке). Из-за страшного холода на вершине аккумулятор в рации у ребят подсел, слышимость ухудшилась, и не всё можно было разобрать.
Балыбердин. Нет, рация работает, просто надо было подойти пять метров к треноге (имеется в виду тренога, установленная на вершине).
Далее неразборчиво.
Тамм. Приём, приём, Эдик!
Мысловский или Балыбердин (голос неразборчив). Этой треноги китайской нету, снег поднялся над гребнем метра на два с половиной, наверное... и торчит какой-то кончик.
Тамм. Года четыре назад торчала она, по описанию, на двадцать сантиметров, так что вы можете её и не найти... Действуйте по обстановке и, главное, снимите панораму. Ну, поздравляем вас. Эдя! Не задерживайтесь, спускайтесь вниз скорее. Потому что поздно будет и вы спуска, боюсь, не найдёте.
Балыбердин. Всё ясно. Сейчас немного панораму затягивает туманом. Крупа снизу. Оставляем баллон, кислородный баллон.
Двойка начала спускаться с вершины в 15.35. С этого момента в базовом лагере радость соседствовала с напряжённым ожиданием. Спуск, даже на обычных маршрутах, бывает сложнее подъёма. А ребята тратили уже последние физические и нервные силы. Прежде чем сегодня утром выйти из лагеря-5, они семь дней работали наверху. Обработка верхнего участка далась очень тяжело, особенно Эдику. Не избежали они к ЧП. Начиная с 29 апреля работали ежедневно до позднего вечера, до полной темноты. И это на трудных скалах, в холод и снег, на высоте 8000 метров и выше!
1 мая я записал: “Пока это был самый страшный день (точнее, ночь) во всей экспедиции. Мысловский и Балыбердин в 18.00 перенесли связь на 20.00, так как ещё работали на маршруте. Но до 8.30 утра на связь не вышли. Я всю ночь “пролежал” с рацией. Что тут было! Но вида, кажется, не подал. “Сукины дети” эти двое!”
Последнее замечание вызвано тем, что в предыдущие дни они неоднократно переносили последний сеанс связи и он проводился не ранее 21—22 часов. Для нас это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, а для них это было к тому же неимоверно изнурительно. Но каждый раз такой ценой они “выжимали” дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой успех.