— Не плачь, ангел мой… Моя бы воля, я бы никогда тебя не отпустил. Но здесь я бессилен. Слово Ярла закон в этих землях. Не плачь.
Исибэйл как-то разом затих. Перестал дрожать и всхлипывать. Сам оттолкнувшись от груди Эвена, вытер остатки слез ладонями и чистым, омытым слезами взглядом пристально посмотрел ему в глаза, в которых младший Насхайм прочитал вызов:
— Чему быть — того не миновать, господин, — Эвен, приоткрыв рот, молча наблюдал за тем, как Исибэйл медленно обнажает плечи. — Вы сказали тогда… Что полюбили меня. Любите же меня этой ночью так, чтобы и с остывшим к зиме солнцем жар от ваших губ негасимым пламенем горел на коже.
Комментарий к 12. Ты - моя святыня.
Для того, что будет, отдельная часть. Они это заслужили. И мальчик, родившийся в ночь летнего солнцестояния, особенно))^^
========== 13. Вместе с новым солнцем я вернусь к тебе ==========
— Лишь ты и я.
— И темнота.
Давно уже истлели остатки лучин, и даже сквозь самую короткую ночь в году пробивался нетеплый ночной ветер, но и в этой темноте для Эвена горели вечнозеленым пламенем сумеречные зарницы глаз мальчика из такой сейчас далекой Шотландии.
Словно в закатный саван умиравшее солнце, пеленал он в свои руки это тонкое, гибкое тело. В этих щеках, манящем изгибе шеи, плечах и руках он нашел приют своим губам. Никогда уже не забыть Эвену, как той ночью к сердцу его в ночной тиши тесно приник Исибэйл, как зелень его нежных очей влажно дрожала возле самой его души, как бессвязный шепот его впитало дыхание Эвена.
Обнаженной кожи обоих касалась грубая постель молодого хозяина, но разве могла она затмить нежности рук Исибэйла, подобных молодой весенней траве. Пускай загрубела, пускай очерствела мягкость хрупких пальцев после тяжелой работы, но и сквозь все трещинки и мозоли пробивалась тихая сила нежности, что была у него внутри, и огонь очага с кухни так и не смог сжечь до чернеющей красноты бледно-розового лица мальчика.
Думал ли этот суровый воин Севера, что сердце его будет таять от одного лишь робкого прикосновения хрупкой ладони к его лицу:
— Как же мне быть, Исибэйл? Где мне спрятать тебя от недобрых людей?
Накрыв собой тело мальчика, оперевшись на руки, боясь, что не выдержит мальчик такой тяжести, Эвен все целовал и целовал это зефирное личико, пока Исибэйл неспешными движениями гладил его плечи и спину.
— Вы уже укрыли меня от всего дурного, — Исибэйл коснулся его груди. — В своем сердце. Я это чувствую.
— Я бы отдал все, что есть у меня. Лишь бы ты скорее вернулся ко мне.
— Не печальтесь, мой господин. Я вернусь к вам. Вместе с новым солнцем вернусь.
Знал бы Эвен, с каким трудом давалось мальчику каждое слово. Как внутри у него все сгорало от одной мысли, что через пару дней он уже так долго не сможет увидеть глаз молодого хозяина. Обоим разлука была невмоготу. Но чуяло юное сердце, кто затеял коварный замысел против его господина. И меньше всего на свете хотелось Исибэйлу видеть, как крест скорби пометит межбровье на прекрасном даже в своей суровости лице молодого господина.
Едва ли Эвен, с жаром огладив узкие, с остро-выпиравшими косточками бедра, осторожно переместился с мальчиком так, что тот сейчас был у него под боком, Исибэйл почувствовал, как его лишившиеся из-за частых недоеданий округлости поджарых половинок жадно мнут нетерпеливыми пальцами, забыв об осторожности. Но в сласть была ему эта жадность, а когда его собственных чресел коснулись затвердевшей плотью, он и представить себе не мог, что это прикосновение отзовется трепетом во всем теле.
Смело дотянувшись ладонями до головы Эвена, Исибэйл, что вольным ветром, принялся выплетать золоченые неласковым северным солнцем пряди из забранных в тугую косу волос, все шепча, напоследок опомнившись:
— Можно мне, господин?.. Можно мне их на воле увидеть?.. Позволите?..
Вместе ответа почувствовал он, как с плечей его крадут тепло бившейся под кожей юной крови, приложившись к каждому, поочередно, губами.
Выпущенные на свободу, волнистые пряди обрамляли тонких черт лицо, сильную длинную шею, спускаясь ниже, к плечам и груди. Мальчик, продев между них пальцы, бережно гладил каждую. Взгляд Эвена упал коснулся того самого шрама, чуть выше маленького горящего ушка. Встал за взглядом, к этой неровности потянулась ладонь молодого господина:
— Нарушил я обещание, что дал твоему отцу… Плохо заботился о тебе.
— Снова вы за старое, господин, — Исибэйл поцеловал его в острый подбородок. — Все уже прошло. Я знаю, что вы не хотели причинить мне зла.
— Не хотел, да сделал.
Мальчик тяжело вздохнул, но тут же улыбнулся:
— Кто знает, что со мной еще будет там… Вдали от вас. Быть может, меня и вовсе не станет на это свете.
— Нет, Исибэйл, — руки Эвена скользнули вверх по его спине, близко-близко притянув к нему мальчика. — О таком и думать не смей.
— Что бы ни случилось, я не буду жалеть… Не буду клясти судьбу. Ведь я был с вами. И всегда буду помнить вас.
— Даст Бог, мы еще свидимся с тобой.
Не желал Исибэйл думать о предстоящем дне. Сейчас ему как никогда ясно виделось все, что так долго дремало, томилось тоской на сердце Эвена. Словно и само оно, сердце это, подобно холщовому мешку, было доверху набито тяжелыми камнями и на самом конце завязано тугим узлом. И только ему было под силу развязать тот узел, освободив сердце молодого господина так же легко, как он освободил его волосы.
Их тихие голоса и шепот вновь сменили взгляды, тяжелевшее дыхание, поначалу плавные, но с каждым разом все более настойчивые движения рук. Вновь подмяв под себя Исибэйла, Эвен быстро развернул его и начал покрывать дрожавшую спину короткими поцелуями от шеи до самого низа, где она расходилась надвое. От вида акуратного узкого зада мальчика, от предвкушения того, что должно было произойти он только еще больше распалялся внутри. Забылись все и вся. Только Исибэйл, неровно, почти испуганно дышавший сейчас под ним, одновременно желавший и боявшийся неизбежного, имел значение. Его светлый, чистый, непорочный мальчик, такой добрый и даже сам не подозревавший, насколько сильный и смелый, готовый всегда постоять за себя, не позволивший никому лишить себя достоинства, готовый жизни лишиться, лишь бы не быть сломленным. Никогда уже Эвену не забыть, сколько раз он причинял мальчику боль, а сейчас вновь предстояло сделать ему больно. Но и своим желаниям, так долго заточенным под гнетом запретов, томившимся на самом дне его души, он был не силах противиться.
Раскрыв для себя такого сейчас желанного мальчика, он смочил во рту сразу два пальца и приставил их кончиками к узкой, подрагивавшей щели. Исибэйл инстинктивно дернулся, но Эвен удержал его за бедра, успокаивающе огладив их белизну и поцеловав мальчика в поясницу:
— Сам ко мне пришел. Придется потерпеть.
Мальчик только прикусил щеку и позволил себе прерывисто проскулить, будто обиженный щенок, когда Эвен проник мокрыми от слюны кончиками пальцев внутрь.
— Ничего-ничего, — он вновь погладил мальчика, — пока ты там такой узкий, будет больно. А потом обоим станет несказанно хорошо. Потерпи немного, мой ангел.
Эвен лукавил: себя сдерживать было много труднее, чем уговаривать мальчика потерпеть.
Гибкое, до боли тесное нутро мальчика, натянутое сейчас круг его пальцев, что тетива; не эфемерное, сотканное из снов и печалей, а живое, из плоти и крови, трепещущее под ним тело ладил он, словно оружие, приноровлялся к нему, чувствуя, как с каждым движением пальцев все острее и острее становились ощущения обоих.
Взгляд Эвена кочевал по худым, сильно выпиравшим лопаткам, по выставившимся гладкими краями ребрам, по узкой талии… Как же хотелось одновременно и сберечь эту хрупкость и вобрать всего его в себя, чтобы спрятать в потайном местечке, где-то за грудной клеткой, подобно святыне, скрыть от чужих глаз и никому больше не позволить прикоснуться к нему. Но только когда-то Эвен уже был наказан за такие помыслы. И этого он тоже не мог забыть.