— Если бы дело имело крайнюю важность, я бы уже давно знал об этом сам. Говори.
Каким строгим был взгляд ярла. Казалось, будто не он перед ним, а старый лорд Насхайм.
— Слуга… тот мальчик, кого я отправил к вам по вашей воле… Я прошу вас: будьте с ним милосерднее. Он… из него получится отличный лучник. Он еще пригодится вам.
— Быть милосерднее? Да в своем ли ты уме? Он не соизволил и носком ноги своей вступить в мои владения.
— Как же так, господин?
— Этого мне неведомо. Да и нет нужды знать. Может, волки загрызли, может, берсеркеры напали. Разве мне есть дело до какого-то дворового.
— Зачем же к себе его требовали?!
Эвен и сам понимал, что позволил себе лишнее. Но сердце его, казалось, поднялось к самому горлу.
— Не дерзи мне. Я не посмотрю, что ты из знатного уважаемого рода. Не забывай: ты нарушил мои границы, явился без приглашения, а сейчас объяснений требуешь от своего господина? Зачем мне воин, который готов попрать мои законы словом ли, делом ли?Возвращайся к себе. До полудня не успеешь вступить на свою землю - дом твой спалю до тла.
Тот мерцавший в его глазах огонь, дававший ему надежду… Тот огонь лишь сбил его с пути.
И как бы сильно не гнал своего коня Эвен, как пронзительно не свистел проносившийся мимо ветер, каким бы опьяняющим и задыханным не был от такой скорости воздух… Не могли они примирить разум и чувства.
И словно живые мертвецы мы приносим в жертву все, что имеем. Ради заледеневшего сердца и души в огне.
Комментарий к 14. Ложь благословенна, а свет любви проклят
Следующая часть - последняя.
========== 15. Но любовь из них больше ==========
— Я же сказал, что ничего не хочу. Уходи, Магда.
В ответ только все ближе и ближе раздавался скрип половиц.
В полумраке шаря перед собой руками, нащупывая опору, Эвен предпринял попытку встать со своей постели, но тут же рухнул обратно из-за слабости и ломоты в конечностях.
Уже почти четыре месяца прошло с его возвращения в Шотландию. Там, на скалистых берегах Норвегии, он едва ли выдержал несколько недель. Весть о гибели Исибэйла, — разве можно было надеяться на чудо? — окончательно превратила его в ходячую тень от и так далеко не живого Эвена. Первые дни были самыми тяжелыми. Каждый раз, стоило ему пройти мимо кухни или же взгляд его падал на бесцельно стоявший в углу лук и колчан со стрелами, как в голове звенел тонкий и ласковый, а временами дерзкий и своенравный голос Исибэйла.
Кто теперь слышит его?.. Кому там, в небесной выси, ты даришь свою согревающую и в самую лютую стужу улыбку?
Конечно, он не мог позволить себе поддаться порыву отчаяния и, бросив ставший таким постылым дом и своих людей, без весомого в глазах других повода пересечь Северное море. Повод был ниспослан свыше. Уже на закате лета Эвен получил известие о том, что его отец, старый лорд Насхайм, совсем слаб и ему как единственному наследнику необходимо было вернуться обратно на Британские острова. Каковы бы ни были отношения с отцом, как бы ни кололи сердце тупой иглой воспоминания, он был искренне опечален известием, но в то же время испытал подобие освобождения от мучительных бессонных ночей, что раз за разом истончали его собственную волю к жизни. Он то неистово молился, в благодарность за спасение, почти впадая в забытье, то почти в голос проклинал Божий свет.
Впрочем, он тогда совсем не думал о том, что вскоре ему придется вновь оказаться в месте, где и было положено начало его нынешним страданиям.
Отца его не удалось исцелить даже привезенному из Бог знает откуда потомку друидов. Лежа там, на смертном одре, он нашел в себе последние силы на раскаяние, но и будучи на краю кончины он не признал своей вины в смерти Эвера. Только шепнул на последнем дыхании:
— Опасайся того, кто к тебе ближе всех, Эвен. Не верь ему…
Кому именно, старый лорд не успел сказать.
Тогда он не проникся предостережением умирающего. Приложившись губами к дрожавшей, иссохшей старческой руке, Эвен окропил ее беззвучными слезами и собственной ладонью опустил отцу веки.
Долго горел костер погребальной ладьи, а теперь уже полноправный глава рода Насхаймов все стоял и стоял на холме, вновь обращаясь к небу с одним лишь вопросом: почему всемогущий и праведный Бог обрекает его с потери на потерю, самого оставляя мучиться на грешной земле? И как бы ни было грешно роптать на Него, Эвен боялся, что вера его вот-вот пошатнется.
За свои сомнения и малодушие он вновь был наказан. В деревянных пристройках к главному дому, где хранился почти весь провиант для всего двора, по чьей-то неосторожности или намерению, — этого так и не дано было узнать, — начался пожар. Хотя его могли потушить без участия Эвена, он сам первым бросился спасать уцелевшее. Поврежденные огнем балки надломились и одна из них, служившая основанием для другой части перекрытия, рухнула, сильно ударив его по голове. Наверное, будучи ведомым одной лишь целью — сохранить то, что еще можно было спасти, Эвен не сразу понял, что именно произошло с ним. Но уже на следующее утро глаза его перестали ясно видеть очертания предметов и людей, а еще через день и вовсе все застило мутной пеленой. Осмотревший его лекарь обнадежил: с новой луной зрение вернется. Надо лишь прикладывать к глазам смоченную в целебном отваре из сушеных трав повязку, да не утомлять себя. А так как в отсутствие старого лорда Магда стала чувствовать себя гораздо свободнее и властнее не только на своей кухне, но, казалось, взяла под свое руководство все хозяйство в доме, Эвену ничего не оставалось, как уступить увещеваниям старика-лекаря: какой из него хозяин и воин без зорких глаз?
Вот и сейчас, помня, что отказался от ужина, он, будучи узником своего положения, мысленно готовился отразить очередные причитания Магды, ежечасно справлявшейся о его здоровье и пытавшейся каждый из этих часов накормить его, словно бы от раздутого до размера бочки крепкого эля живота могли бы исцелиться его глаза.
— Магда, не испытывая мое терпение! Тебе уйти было велено, так почему же ты до сих пор здесь?
Но его и не думали слушаться.
Эвен с силой тряхнул распущенными волосами. Свисавшие с затылка концы тугой повязки, что прикрывала ему глаза, ослабли, и она медленно соскользнула на пол. Он знал, что неподалеку от его постели приготовлена свежая, лежавшая рядом с небольшим сосудом с травяным отваром. Сам он сейчас едва ли был способен заменить ее, так что нехотя, как можно снисходительнее, пробормотал:
— Раз не уходишь, так пусть от твоего присутствия хотя какая-то польза будет! Принеси отвар и отрез полотна.
Может, вновь с ним кто-то играет злую шутку, но померещилось ему, что слышит он сейчас не тяжелые шаги грузной Магды, а такую до рези в сердце знакомую легкую поступь. Еще раз тряхнув головой, будто спасаясь от наваждения, он постарался успокоить дыхание.
Но кто-то, этой ли или иной природы, явно намеревался и дальше измываться над ним.
Лица его коснулись теплыми, знакомой нежности ладони. Огладили виски, скулы, а затем, отстранившись на миг, вернулись, чтобы покрыть ему глаза свежей тканью, пахнувшей чистотелом, вереском и еще десятком трав. Эвену показалось, что, быть может, пришел и его черед последовать за всеми потерянными им людьми. И один из них, самый дорогой его сердцу, в награду за его муки пришел за ним. Язык онемел. Все его тело застыло в томительном ожидании. он уже шептал губами первые строки молитв, что помнил наизусть, как услышал:
— Так не туго, господин?
Значит… он сладкоголосым ангелом стал?.. Не напрасно я и при жизни его так называл.
— Господин… вы голос мой забыли разве?
Нет, это никуда не годится… что за напасть такая!..
— Голос этот мне никогда не забыть, как и того, кому он принадлежал. Только… — связь с реальностью терялась все сильнее, — не звучать ему больше наяву.